Все время такое ощущение было, что за моей спиной шушукаются, все мне зла хотят. Смотрю, бывало, на себя в зеркало… Ну не уродина же, ей‑Богу! Некрасивая – есть… да ведь не прокаженная, за что мне все это?.. Ладно, не подумай, что я плачусь тут… хотя и это тоже. Нашла свободные уши. Все причину выискиваю, чтоб хоть кто‑то меня понял. Извини. Дальше жизнь со мной проделала такой фортель, что ты не поверишь. Я сама себе иногда не верю. Ночью лежу, не сплю, смотрю в потолок и все думаю, вспоминаю. Я будто прожила две жизни. Под разными фамилиями и личинами. Даже дух у всех женщин, за которых я прожила в свои двадцать четыре, и то разный. Перед Новым годом – тысяча девятьсот девяносто шестым – пришла к нам в кетч Домна Гаврилова. Бабец‑разведенка, бездетная, здоровенная и шустрая. Где она так драться наблатыкалась, я не знаю, но победы над ней мне давались ох с каким потом! Она такая… как тебе сказать, не русская красавица, конечно, но кровь с молоком, пышная, в общем. Косу подвернет, в корсет затянется… Василиса был у нее псевдоним. Я – Маруся, она – Василиса. Хотя меня и зрители Рожей звали, шила‑то в мешке не утаишь. Стал Любарский, жиденок хлипкий, грязный – с половиной наших девок переспал, платил в зависимости от своих симпатий, а кто с претензиями – тех выбрасывал, и дело с концом… стал он, значит, меня против этой Домны выставлять. Я ее била, себя не жалела. Раз, другой… Вот тут уже серьезно было, без поддавков. Насчет поддавков хозяин наш новый даже не заикался, знал, что ни она, ни я на эти условия не пойдем. Так вот, перед тем Новым годом, как сейчас помню, двадцать третьего декабря в спорткомплексе на проспекте Мира я впервые проиграла поединок. Изо всех сил старалась, всю игру им поломала, била во всю силу, гнула ее, но и она в раж вошла – не остановишь. Ох и поединок был! Толпа чуть с ума не сошла, на трибунах милиция дубинками работала… Проиграла я. Вчистую – на удушении попалась. Ножки у Домны были те еще! – взяла меня в «ножницы», как ломанула. Я не сдалась, конечно, пусть бы шею сломала, мне, знаешь, моя жизнь никогда дорога не была. Остановили бой. Объявили ее победу. По условиям вроде я должна была победить, но тут не до условий было – и она, и я схлестнулись. Принципиальный поединок. И так как я никогда не проигрывала раньше, перевернулось во мне что‑то, злобой изошла, особенно из‑за того, что девки радовались. Плясали, поздравляли ее от души, цветы дарили, а потом все с ней в кабак уехали, в «Рус‑отсль». А обо мне забыли. Позвонила я Любарскому – шея, мол, болит, разрыв связок и прочее. У него перед Новым годом каждый день забит, а меня публика знала, так что замена нежелательна ему была. Уж он меня уговаривал, уж он победы обещал‑планировал, и врачей лучших предлагал. Но три дня я отбила. И знаешь, на что? Купила время в тренажерном зале и давай качаться. На разрыв, на излом, как с ума сошла, честное слово. За три дня хотела сделать то, что за все эти годы не успела. Прыгала, бегала – на выносливость, значит, штанги поднимала – чуть не надорвалась, чуть грыжу себе не заработала, о мешки кулаки в кровь разбила, обмотала бинтами – и опять, коленями, локтями, в прыжке, с разворотом; растягивалась, кувыркалась, кульбиты, фляки… В общем, оставила себе по пять часов на сон, да по часу на завтрак‑обед‑ужин, а все остальное время сходила с ума. Теперь я так думаю, заглушить в себе горечь поражения хотела. Красивым бабам с этим проще – есть им куда пойти, есть кому их утешить. Вам, мужикам, известно, что в таких случаях делать – пойти в кабак, нажраться до поросячьего визга, а мне?! Что мне еще делать оставалось?! Отобью, думала, победу! Вот отобью, чего бы ни стоило! А Любарский, жидяра, не будь дурак, все понял. И ни в какую Василису против меня не выставлял. Нет – и все!.. Тридцатою декабря – последние бои в цирке.