3

Стояла неживая тишина. Падая, багровело солнце. Беспорядочно пылил усилившийся ветер.

– Тепло, – изрек Викентий. – Гуси летят в отлет.

Никаких гусей я не увидел: сизые, отороченные перламутром облака, сбиваясь в беспорядочные стаи, суетливо метались по высокому небу.

– Звони, – посмотрел на часы Викентий. Они у него стояли.

Я потыкал пальцем в телефонную трубку.

– Говорите, – разрешил некто хриплый и злой.

– Кошица! – потребовал я, настраивая себя на ультимативный лад.

– Я слушаю.

– Полковник, у меня есть к вам деловое предложение.

– Догадываюсь. Чего вы хотите, Евгений Викторович? Обменять отца на дочь?

– Уголовника на наркоманку.

– Зачем она вам?

– Я же не спрашиваю, зачем вам Ямковецкий?..

На моей стороне было преимущество: я в любой момент мог прекратить разговор, и ищи‑свищи тогда ветра в поле!

– Альтернативное предложение, Евгений Викторович, – насмешливо произнес он. – Вы доставляете мне Ямковецкого, а я гарантирую, что ни я, ни мои люди не будем причастны к вашей неминуемой смерти.

– Угрожает, – прикрыв трубку, подмигнул я Викентию.

Он ничего не сказал, усмехнулся и продолжал чертить что‑то веточкой на песке.

– Не заставляйте меня смотреть на секундную стрелку, – заговорил я категорично, опасаясь, как бы они не починили свой «локатор». – Через час сорок минут привезите Илону в Лихачевский песчаный карьер. Это недалеко от вашей резиденции. И постараемся решить все вопросы один на один.

– Хорошо. Только на вашем месте я бы…

– Не продолжайте, полковник. Вы никогда не будете на моем месте, Я не торгую героином и не беру в заложницы больных женщин.

Больше мне с ним разговаривать было не о чем.

Ямковецкий со связанными руками и кляпом во рту сидел на траве, прислонясь к заднему колесу «четверки»: он все же предпринял попытку побега – пришлось его успокоить и обездвижить, а потом заткнуть рот замшевой тряпкой для протирки стекол, чтобы остановить поток грязной брани. Началось все со встречи с Решетниковым, в котором он узнал участкового, проделавшего в его заднице дополнительное девятимиллиметровое отверстие; решив, что я сдаю его милиционеру, побежал в чашу, петляя, как заяц. К карьеру мы его привезли в багажнике – роскошном, просторном багажном отсеке «универсала», а не в тесном безвоздушном «Порше», в каком везли меня на расстрел его подельники.

– У нас под Омском сегодня праздник гусятников отмечают, – задумчиво сказал Викентий.

– Что за праздник такой? – спросил я, глядя на облака.

– Гусей бьют. Тушку в омут бросают, чтобы водяного задобрить, а голову домой относят – для домового.

– Скоро мы тоже гуся между водяным и домовым делить будем, – посмотрел я на Ямковецкого. – Кому голову, а кому – тушку. Только у меня от этой дележки праздничного настроения не возникает.

Решетников не ответил, все смотрел вдаль – за карьер, где несла воды маленькая Бусинка.

От нее карьер был отделен густой лесополосой. За нашими спинами тоже высилась стена старого неухоженного леса. Мы сидели на самом обрыве; огромный овальный котлован, овитый серпантином разбитой большегрузами дороги, кратером уходил метров на десять вниз. Два вагончика‑бытовки, бывших некогда голубыми, а теперь – обшарпанных и пропыленных, с ржавыми жестяными крышами и решетками на расколотых матовых окнах, стояли там, внизу, по разные стороны овала; старинный карьерный экскаватор «ЭКГ‑4» на гусеничном ходу, с ковшом емкостью 4 куба, такой нелепый, неуклюжий, покоился в свежевырытой нише напротив нас; дорога шла от магистрали Лихачевского комбината железобетонных изделий через пролесок, петляла, кренилась и завивалась серпантином; так и не скошенный за лето луг с пропылившейся, жухлой травой, замусоренный и никому не нужный, позволял видеть вокруг на полкилометра.