Мы просыпаемся чуть свет. Головы у всех встрепанные, в волосах соломинки, адски ломит шею и спину. Но настроение бодрое, какое то даже приподнятое.

Бледнолицый брат Сережка принимается разводить костер. Дует, фыркает, машет руками. Сестра его без напоминания несется за водой. Мы все торопимся. Впереди осмотр батареи Раевского, Багратионовых флешей, пеший поход к памятникам, купанье в Колоче и обратный путь.

Когда мы поднимаемся от реки на шоссе, я подхватываю Аню под мышки и одним дыханием втаскиваю на самый верх откоса.

– Володька, с ума сошел! Тебе не двадцать, и во мне давно уже не три пуда.

– К черту арифметику!

– Пап, а пап, почему это к черту арифметику?

– Это не ту арифметику, Юля, про которую ты думаешь. К черту совсем другую арифметику. Понятно?

– Нет.

– Вот и хорошо, что непонятно. Бежим!

Мы летим сломя голову вдоль шоссе, к машине.

И снова километры дороги, и снова строгие солдатские могилы по краям шоссе, снова Дорохово, Кубинка, Голицыне и наконец Москва.

Дома мы первым делом настежь распахиваем окна. После бородинского приволья нам кажется, что в квартире не хватает воздуха. Мы испытываем такое чувство, будто вернулись издалека и не были в своих комнатах по меньшей мере месяца два.

Выхожу на кухню. В ответ на мое приветствие Михаил Иосифович Сосновский, наш деликатнейший сосед, отвечает сдержанным кивком.

– Что это вы, Михаил Иосифович, обиделись?

– Да, коллега, я обижен. Именно обижен!

– За что же, Михаил Иосифович?

– Вы испортили всем воскресенье! Какой может быть преферанс втроем? Не предупредили, нарушили компанию. Так не поступают, Владимир Егорович. Не ожидал. Извините.– И он проходит мимо с видом глубоко оскорбленного человека.

Мне очень хочется почувствовать себя виноватым, от души извиниться перед старым партнером и милейшим человеком, но я не чувствую за собой вины. Мне по прежнему весело.

Да, мне весело и на другой и на третий день, и голова не болит всю неделю.

Настроение портит Женька. Портит жестоко и неожиданно...

Малина–ягода полезная

В пятницу утром приходит вдруг городское письмо.

Конверт на ощупь подозрительно корявый. Что бы это могло значить? Обрезаю краешек конверта большими портняжными ножницами и обнаруживаю внутри весьма странное вложение. Аккуратной бухточкой свернута веревка метра полтора длиной. Разворачиваю: на одном конце– петля, ближе к другому – два узелка. Пока я с недоумением исследую непонятного назначения подарок, Аня поднимает с пола клочок бумаги:

– Смотри, Володя, что из конверта выпало. Сопроводительная записка, что ли? Прочесть?

– Читай.

– «Володька!!! Посылаю тебе смерок с моего пуза (ориентируйся на дальний узелок). Предлагаю заключить договор на соревнование: кто первым достигнет ближнего узелка. Как идея? Пишу, так как неожиданно должен уехать в командировку.

Привет Ане и ребятам!

Вернусь – смеряемся! Жму лапу, старик!

Твой Е. Калижнюк».

Как только я остаюсь один в комнате,– опоясываюсь веревкой. Результат неутешительный. До Женькиного узелка мне еще тянуться и тянуться – сантиметров десять двенадцать терять надо, а до контрольной точки – и вовсе пол аршина.

Признаюсь, я огорчен. Глупо? Но что делать, веревка и узелки целый день не выходят из памяти. Поднимаюсь по лестнице – думаю, нагибаюсь расшнуровать ботинок – снова думаю, прохожу между двумя тесно поставленными чертежными столами – тоже думаю...

Наконец меня берет зло: что ж это такое, кто хозяин живота, я или не я? Сгоню жир! Не для Женьки – для себя, из принципа!

По утрам я пью теперь только один стакан чаю.