— Не та правда, которую доктор знает, как лечить, — язвит Горгона.

— А наш мальчик хочет, чтобы его вылечили? — тянет Первая, манерничая. И добавляет непонятно: — Может, это ему стоит просить прощения?

Индеец слушает спор зверя с ангелом, ничего не понимая, но удивляясь тому, как слаженно, сообща Первая и Вторая подманивают монстра, готового пожрать их души. Они, похоже, не замечают, что от монстра свиту Дамело отделяют лишь черные раскинутые крылья.

Князь ада тянет время, выбирая, спускаться ему в зал, к восторженной толпе — или парить над нею, оставаясь недостижимым кумиром. Которого легко при случае заменить другим кумиром. Однако выбирать незачем и не из чего. Все предрешено, как в мистерии, поставленной по мифу об исполнении пророчества. Сейчас Он снизойдет до любящих Его, чтобы порвать их в клочки и тем самым привести в безмолвный, раболепный восторг. Потом Он подчинит себе народ свой и вотчину.

Взбить крыльями воздух и нарезать круги над толпой, снижаясь по широкой спирали, получилось так привычно, словно Дамело это уже делал. А ведь и вправду делал! В ходе испытаний, полосы с препятствиями, устроенной для него Ицли. А может, Миктланом, что подыгрывал своему создателю, не пожелав покориться пришлому ангелу. Вовремя преисподняя расстаралась, подготовила будущего повелителя к серьезным битвам. Знать бы еще, с кем, — не со зрителями же на рок-концертах, в самом-то деле.

Сверху толпа похожа на луг с высокой травой — руки тянутся вверх, точно стебли, и клонятся следом за движением Дамело, будто вейник под ветром. Посреди живого луга зияет прогал, словно ведьмин круг, холм сидхе — на него князь ада и приземляется, растопырив пятерней крылышки и ловя восходящий воздушный поток всем телом.

Посреди круга кто-то ждет, темный и мрачный, как Калибан, до нитки обокраденный ловкими шарлатанами-Просперо, загнанный ими в земляную нору, забитый и униженный. Но оттого не менее могучий и злопамятный. И только близи видно: не Калибан это. Стоит на подсценке обычный парнишка в худи, глубоко засунув руки в карманы и надвинув капюшон так низко, что видно только нос да шелковистую челку.

— Привет! — Дамело заглядывает под капюшон, испытывая желание сбросить его с головы мальчишки и получше разглядеть «обитателя холмов».

Что-то в этом парне не так: видятся в нем смутно знакомые черты, как будто в детстве они были друзьями, а потом разошлись и всё позабыли, — и одновременно подросток кажется чужим, враждебным, подделкой под себя самого. Подменыш.

— Привет, — шмыгает носом парнишка, сразу вызывая у индейца чувство вины: это же всего-навсего влюбленный в кумира подросток, а ты напридумывал себе врагов каких-то… Параноик.

Из-за нее, из-за вины Дамело пропускает момент, когда следует стряхнуть с себя крепкие, отчаянные мальчишечьи объятья и сделать шаг назад. Всегда чувствовал: настало время уклоняться от объятий, а тут вдруг размяк, растрогался. И сразу попался.

Кай Пача сдвигается, плывет, меркнут лучи лазеров, стелющийся понизу тяжелый театральный дым вихрится туманом, заволакивает все, кроме возвышения, на котором они стоят, обнявшись, в белых клубах тонет призрачная толпа, затихают ее крики и свист. На мгновение доверчивому Миктлантекутли (доверчивый сатана — ну и смешно же звучит!) туман кажется зверем, выпущенным на арену в Колизее богов. И он, глупый бестиарий, попадается в силки и капканы, расставленные на его пути богами и магами, точно Ариэль.

Они больше не в театре, а на вершине холма, по пояс в ломкой траве. Все здесь сухое, рассыпающееся — трава, земля, воздух дерет горло, травяные ости царапают кожу. Затянул юный фанат кумира в кротовую нору, затянул. Протащил, словно верблюда сквозь игольное ушко, лишь бы остаться с Сапа Инкой наедине.