— Ты все неправильно понял! — сердится юный сатир, вылезая из реки, где он, похоже, ловит и держит в садке рыбу, моется, стирает свое худи — и хорошо, если не одновременно.

От подростка пахнет мокрой шерстью, кожа на худых предплечьях покрыта мурашками, но Дамело-младший не обращает внимания на холод, он полон желания удержать чужака от мщения своим… Миктлантекутли даже думать не хочет, кто для него свои.

— Пошли в дом, поужинаем, и я тебе все объясню, — не сдается мальчишка.

Владыка Миктлана не хочет ужинать. Он хочет сожрать, обглодать тело Гидры, вскрыть Сталкеру вены и выпить столько крови, чтобы та навсегда усвоила: это не он здесь добыча, не Дамело! Однако на то он и старший, чтобы понимать: выгони Миктлантекутли с острова своей памяти парочку злых ведьм — и ничего не изменится. То есть к лучшему не изменится. Забвение не искоренит проблем, проросших, продырявивших душу индейца насквозь. Если их выкорчевать, безжалостно рубя, окапывая и поджигая, останутся шрамы и выбоины, дыры и метастазы.

А может, все сознание Дамело держится на этой проблеме, висит на ней, словно на мировом древе. И рухнет, когда древу придет конец.

— Давай, объясняй, — говорит он мальчишке, усмиряя свой сатанинский гнев самым серьезным из всех серьезных дел — приготовлением свежей речной рыбы непонятного происхождения и неизвестного вкуса.

Индеец просто обязан сделать так, чтобы костистая, шипастая, пахнущая тиной тварь приобрела съедобность если не семги, то форели. Парень имеет право на развлечения.

Тем временем подросток рассказывает о других, совсем других развлечениях. И слушать его откровения нестерпимо. Было бы не так больно, если бы Миктлантекутли не вспоминал, если бы он запретил себе вспоминать и сам себя послушался.

— Кажется, мне скорее понравилось, чем нет, — храбрится Дамело-младший. — Знаешь, это круто, когда тебя так хотят, что даже подглядывают, как ты купаешься и…

…и не дают тебе побыть ребенком ни минуты лишней, не говоря уж о годах. Годах, мать твою, которые он мог провести в Эдеме детства, веря, что мир добр, а люди чисты. Конечно, пара-тройка потерянных лет и хрупкие иллюзии детства — невелика ценность. По крайней мере так думают взрослые.

Рыба получается что надо, от здоровенной зверюги остаются хребет, плавники да хвост, отделенная голова косится мутным глазом с кривоватого блюда из терракоты. Сатир, развалясь на топчане, покрытом вытертыми шкурам — настоящее античное ложе! — строит планы на ловлю каких-то морских чудовищ. Послушать его, так в местной бухте живут Сцилла, Харибда и сотни их деток, вполне пригодных в пищу. Хотя как знать, может, и живут. Иначе Дамело с его привычкой все решать одним способом давным-давно ушел бы отсюда на корабле, на лодке-добленке, пешком по воде. Что-то его держит на острове. Или кто-то.

Остров мог бы оказаться райским местом, кабы не ощущение: тебе не выбраться отсюда. И не потому, что тебя заперли здесь, будто драгоценность в сейфе, а потому, что остальному миру ты не нужен. Ты изгой — из тех, у кого все желающие помочь вызывают опаску. Никаких друзей. Никакой любви. Никакого доверия. Не вызывайте мне «скорую», даже если я истекаю кровью!

— Они все говорили: доверься мне, доверься мне… — бормотал мальчишка в полудреме. — Наверное, я сам виноват. Я их спровоцировал.

Хреновая фраза. Пароль к ящику Пандоры, триггер, запускающий метаморфоз, это она превратила Дамело-младшего в сатира. Во что она превратила Дамело-старшего, князь ада не думает, чтобы не растратить свой гнев раньше времени. Теперь он понимает, что имела в виду Тата Первая, спрашивая, не он ли, Дамело, должен просить прощения. Вопрос, который задает жертве насилия целый мир.