И вдруг между индейцем и зеркалом падает полосатая, потертая домотканая тряпка. Зов смолкает раньше, чем бахромчатый край касается пола. Миктлантекутли отпускает с такой силой, что он валится навзничь. Только руки подростка, мертвой хваткой сомкнувшиеся вокруг запястья, не позволяют Дамело бесславно разбить башку о ту самую лавку, на которой он собирался дожидаться рассвета. И не дождался бы, как пить дать не дождался.

— Чт-то? К-кто это б-был? — выплевывает, выкашливает Миктлантекутли саднящим горлом, с удивлением понимая: а в груди-то болит! Так, словно он еще живой, его душили или пытались вывернуть наизнанку вглубь зеркала — и поврежденное тело болит. Но он живой.

— Хозяин, — хмуро говорит Дамело-младший. — Хозяин острова.

— З-зачем т-ты держишь его в д-доме? — У старшего нет сил объяснять, что вопрос касается зеркала, а не твари с глазами, как черные солнца в белой короне.

— А где? — пожимает плечами подросток. — Тут он никого не убивает… пока.

— Так разбей! — втолковывает Миктлантекутли сатиру, как маленькому. Хотя почему «как»? Он и есть маленький — глупый, глупый ребенок.

— И что? — кривит губы Дамело-младший. — Ламия свое разбила. Теперь все время на осколки натыкается. И заговариваться начала.

— Так вот с кем… — Дамело-старший крепко закусывает губу, чтобы не проболтаться.

Сотни раз преломляясь в сверкающей стеклянной паутине, на него смотрят глаза, глаза, глаза. Пытаясь втянуть в себя, в одну из черных дыр в ореоле сгорающей материи — прокол в космосе и горизонт событий прошлого как межа, за которую не следует заступать. Кажется, Гидра все-таки добилась сочувствия Миктлантекутли: неизвестно, что хуже — когда тебя заживо жрет одна большая тварь или сотни маленьких тварюшек.

— Плохая была идея, — вздыхает подросток.

Дамело молча кивает: ошеломительно плохая, да.

Каждый пытается справиться с Хозяином острова по-своему: тетка Гиедра разбила зеркало, в результате она его потеряла, а оно ее нет — так и следило, так и высасывало душу по капле; сатир отделил от себя Хозяина доброй вещью, хранящей тепло чьих-то заботливых рук, — однако беспечный и любопытный чужак едва не погубил их обоих… Вот интересно, до чего додумалась Сталкер? Будь Дамело сам по себе, сию минуту отправился бы к Ари и проверил, что они там с Миной учудили…

Стоп. Нет здесь никакой Мины. Точнее, есть, но бессильная, связанная и заточенная внутри своей Персоны. Как люди боятся потерять лицо — не понимая, что это личина.

— Ну что, завтракать будем? — Индеец переползает, держась за стены, в ту часть сатировой хибары, что затейливо косит под кухню: печка, шкафчик, лохань и столик, сколоченный из дровишек, переживших теплую зиму на дне поленницы.

— Пойду за яйцами схожу! — вскидывается подросток.

Он ужасно похож на Минотавру. Владыка Миктлана припоминает яичницу, которую они со зверем Миноса соскребали с нагретого камня вместе с каменной крошкой. Хорошо, что у его младшего имеется сковородка.

— Неси чаячьи! — командует кечуа. — Или перепелиные.

— А бычьи не принести? — ехидно и вместе с тем обиженно тянет мальчишка. Дамело только усмехается и ерошит по-девчачьи длинную и мягкую челку — прямо между выступами круто загнутых рогов.

Лишь увидев рога на человеческой голове, понимаешь: это не для красоты, это для боя. Юный сатир обзавелся оружием, чтобы победить всех самцов на острове, так же, как теневая сторона Сталкера, Минотавра, вся целиком ставшая оружием против самцов. Ариадна, похоже, собиралась воевать против всего мира, а сосредоточилась на мне, размышляет Миктлантекутли.