Жаль, мелькает мысль, как жаль, что нельзя воспользоваться этой сингулярностью, этим устьем черной дыры, чтобы вдумчиво разложить остров на скрупулы, перебрать и очистить от грязи. Грязью повелителю Миктлана кажутся воспоминания. Они врывались в разум Дамело, точно ядра, пущенные из баллисты, и превращали в бесполезный мусор хрупкие башни из слоновой кости, в которых молодой кечуа скрывался от мира белых людей. Мир не желал его отпускать, рушил любые преграды между индейцем и собой. И что бы ни говорили белые о необходимости жить полной жизнью, сами они так же боялись огненных посланцев реальности, так же прятались в выдуманных вселенных, громоздя одну ложь на другую.

— Как вы, ребята? — криво улыбается Миктлантекутли, оглядывая замерших подростков. Наверняка они не видели всего, но поняли больше, чем Дамело. — Что это было?

— Предупреждение. — Голос сатира хриплый, будто со сна. — Хорошее такое предупреждение. Последнее.

— Он везде и нигде. Везде и нигде. — Ари, не понимая, что делает, обрывает с собственного тела какие-то стебельки и листочки. Выглядит немного жутко, но никакого вреда телу галадриады, похоже, не наносит. — Он следит за нами. Подслушивает. Все наши планы ему известны заранее.

Миктлантекутли прикусывает щеку изнутри, чтобы не расхохотаться. Дети, какие же дети. Папа, мама, дедушка, любой взрослый для них — великий маг, а то и неуловимый враг. Вездесущий и всезнающий. Дамело-старший, тридцатилетний дьявол с мертвой душой, — не ребенок, которого так легко подчинить, развратить, сломать.

— Мы не сможем его найти, — качает головой Ари.

— Можем позволить себя поймать. Только и остается, что приманить на наживку… — вздыхает Дамело-младший. — Но тогда нам капец. Спеленает и проглотит, как муху.

— Ага, а ловить как? Привязать тебя в лесу и подождать, пока местные хищники тобой поужинают?

— Да нет тут таких… хищников.

— Ты мне будешь рассказывать! Я каждую царапину на местных деревьях знаю! Знаешь, какие у них когти?

Взрослый мужчина Дамело Ваго спасал бы собственную шкуру, не думая ни о глупой дриаде, ни о ее мамаше-ламии, ни об их дедуле, свихнувшемся задолго до рождения своих жертв… В свое время он так и сделал: удрал, оставив Ари превращаться в Сталкера — когда закончилось все, чем он был, и все, что у него было. Мальчишка стал мужчиной, человек — сатиром. И в тот момент он был спокоен, не паниковал и не спрашивал себя, куда бежит, зачем, что приобретет и что потеряет из-за своего бегства. Потому что терять было нечего и нечего было бояться, самое страшное случилось и пришло понимание: ничего уже не исправишь. Значит, и волноваться больше не о чем.

Именно в такие минуты предки индейца слышали Зов и шли на него, как крысята, вцепившись друг другу в хвосты, надеясь, что ведущий знает, куда ведет и зачем. Слепо верить было удобней, чем сознавать: мы отправляется в никуда, сбегаем, оставляя после себя руины прежней жизни.

Однако чертов мальчишка упрям, он еще не потерял надежды все исправить. Я меня побери, думает владыка ада, почему я ему потакаю? Почему не говорю: цыц, щенок, собирайся, мы уходим?

— Тебе помочь или не мешать? — спрашивает сатир. То ли мальчишка читает мысли взрослой версии себя — хреново, если так. То ли у его темнейшества Миктлантекутли каждое намерение на лице написано — а это еще хреновей.

— Ну неужели! Наконец-то ты готов отойти в сторону и дать мне карт-бланш, — язвит Миктлантекутли. Он знает: мальчишка не оставит глупых своих мечтаний, не откажется от детского максимализма, попытается спасти ВСЕХ.