— Ну неужели! Наконец-то ты готов отойти в сторону и дать мне карт-бланш, — язвит Миктлантекутли. Он знает: мальчишка не оставит глупых своих мечтаний, не откажется от детского максимализма, попытается спасти ВСЕХ. Сам Дамело давным-давно спасает только одно — себя.

В ответ на насмешку подросток вспыхивает и пожимает плечами. Мол, думай, что хочешь. Что хочешь. Эх, герой, герой, вздыхает владыка Миктлана. Когда-то я был тобой, и мир сказал мне: хочется — воюй, но не надейся выжить. Тогда я научился отступать. В конце концов, выбор можно отложить на потом. А со временем понимаешь: выбор давно сделан, ты даже не заметил, когда — и учишься смиряться.

Смирение и отступление — добродетели взрослых, ребенку они не по силам.

Миктлантекутли разрывается между противоположными желаниями: уничтожить старого извращенца, окончательно и бесповоротно, в физическом теле и в воспоминаниях потомков, словно и не было никакого Хозяина, никогда — и, не приближаясь к безумцу, вырвать из его лап себя-младшего, унести с острова, спрятать в безопасном месте. А не согласится, так запереть, замуровать. Навечно.

Перед глазами Дамело возникает лицо младшего принца, султана пустыни — обветренное докрасна, с яркими белками глаз, злое. Какой он стоял тогда перед старшим братом, законным правителем империи, раскинувшейся от моря до песков, — худой, жилистый, одинокий, и свободный. И казался сумасшедшим оттого, что захотел променять ЭТО на два самых утомительных порока в мире — лицемерие и властолюбие. Последний Инка знал: у золотого власти две стороны. Польстившись на орла, вряд ли выходец из пустыни выдержит решку.

Сейчас индеец стоит у истоков этого понимания, в том времени, когда ему довелось увидеть изнанку… изнанку всего, к чему так тянуло, о чем мечталось. Где-то здесь, рядом, то самое зрелище, которое изменило мальчишку-кечуа навсегда — и, как положено знакам судьбы, было запечатано в нечитаемые файлы памяти, словно радиоактивные отходы — в герметичные капсулы.

Индеец не помнит, что это было. Может быть, нечто отвратительное, может быть, нечто пугающее. В любом случае, вряд ли оно напугает или отвратит повелителя мира мертвых. Зато герметичных капсул, протекающих ядом, в его подсознании станет меньше. Когда-нибудь Дамело распечатает их все, сольет смертоносную дрянь в кубок из человеческого черепа и махнет, не дрогнув, за все хорошее в преисподней.

Глава 7. Мертвее мертвого

Наш новый владыка хорошо держится, думает Мецтли. Мой лучший друг Дамело борется с собой и даже побеждает — время от времени. Возможно, он окажется готов к последнему испытанию. А может, не готов. Или испытание окажется не последним. С богами ничего нельзя знать наверняка.

Диммило медленно, так, чтобы не заметили, переводит дыхание. Его первый опыт остановки времени — не очень удачный, но такой своевременный. Сам Дамело в жизни не заметит, что ему грозит опасность, слишком самоуверен и слишком погружен в себя. С той иллюзией силы, с которой живет этот парень, рано или поздно становишься дерзким и неосторожным. Кто только не использовал этот момент, чтобы накинуть на индейца петлю или нанести удар! Сапа Инке повезло, что он никогда ничего не ценил и ни к чему не привязывался, вечно готовый мотнуть башкой и помчаться со всей дури по этим своим внутренним прериям или как он их там называет.

В мире живых Дамело всегда избегал, да что там, попросту бегал от необходимости доказывать: я мужчина и я всегда сверху. Утомляло индейского кобеля женское упорство, надежда образумить упрямца, привести его к счастью железной рукой в бархатной перчатке, надоедали расчетливо-жалобные взгляды. Мецтли качает головой, вспоминая, как он сам надеялся… Да неважно уже, на что он надеялся в свое время, чертову уйму лет подряд. Главное, что однажды понял: попытки захомутать и переделать единственного близкого человека закончатся потерей.