Горгона смеется. Похоже, Димми произнес свой вопрос вслух.

— Какая ты все-таки девчонка… — Ангел смотрит жалостливо и гладит Диммило по голове. — Мягкие. Знаешь примету?

— Знаю. Но не верю в нее. — Мецтли вспоминает всех, чьи волосы были на ощупь, словно шелк, а душа ранила, как сталь. — И почему это я девчонка?

— Потому что только девчонки надеются заплатить сексом и купить себе любовь. — На губах ангела появляется подобие улыбки. Вот только в глазах эта улыбка не отражается. — Мальчишки считают, они добились своего и победили. Нам дали, мы крутые. А маленьким женщинам кажется, они отдали часть себя, ничего не получив взамен.

— Они неправы, — качает головой Медуза. — Что бы они ни думали, плохое или хорошее, они неправы. Но поймут свою ошибку нескоро. И снова будут плакать.

— Я не плакал, — твердо говорит Диммило. — Нет, не плакал. Так что никакая я вам не девочка.

Хотя он помнит, как саднило и жгло сразу везде. Боль в теле перекрывала боль в душе. А потом оказалось, что перейденный Рубикон — всего лишь мелкий ручеек, и впереди еще много Рубиконов, куда глубже и грязней того, первого.

Со временем Димми понял: секс не испытание, а спасение из плена одиночества. Жалкое спасение, но уж какое есть. Да ты и сам жалок в том плену и бреду без воли и разума, когда впору кинуться к ногам первого встречного и умолять: пожалуйста, ну пожалуйста, возьми меня к себе домой и займись со мной сексом. Став богом, Мецтли хочет забыть свидетелей своего падения, забыть их всех — и думает, что смог бы. Забыть их. Забыть страх. Забыть, кто он сейчас и кем должен стать, чтобы не разочаровать свое новое окружение.

Может, девчонки и оплакивают свою девственность, глядя в потолок и роняя тихие слезы, думает лунный бог, нам, мужчинам, проще. Мы, даже разочаровавшись, твердо верим, будто сделали то, что должны были сделать. Для нас первый секс — да любой секс, в том числе стыдный и нелепый — шаг вперед, а не сдача на милость победителя.

Значит, у Последнего Инки есть шанс победить химеру, бродящую в его подсознании — так бродят монстры по заглохшим лесам и заброшенным дорогам. Или не одну, а множество химер. Дамело их не боится, как боятся своих мучителей девочки, оплакавшие себя. И не старается уподобиться своему палачу, чтобы никогда больше не быть жертвой.

Сколько же химер продолжает себя в жертвах после своей смерти и смерти своих детей? О призраках, возникающих в уютном сумраке дремоты, чтобы превратить их в безликий кошмар, лунный бог знает всё.

Также он знает, что боги отвратили лица свои от Миктлантекутли, предоставив молодому повелителю мертвых решать давние дела с бесами-палачами. С теми, в которых всегда превращаются друзья и близкие, метаморфоз этот лишь вопрос времени. Индеец один против всех на острове посередь глухих топей, отчего-то названных Морем милосердия. Вот оно, ангельское чувство юмора.

* * *

А план у галадриады все-таки имелся. Хороший, качественный план, целое поле. На краю этого поля они сидели втроем и курили, истощив воображение и подстегивая его дымом с запахом паленой веревки.

— Опыт предков предупреждал: не расширяй сознание, будучи в печали, — ворчит Дамело-старший, припоминая заморочки айяуаскеро.