После того, как парнишка уходит, поворчав напоследок, Дамело идет на кухню, перебирает небогатые припасы, вертит так и сяк пучки трав, лекифы с остатками масла — и точно так же его разум вертит так и сяк мысль насчет планов Ари завоевать мир, покорить и унизить всех его самцов. Или просто отомстить одному, но очень страшному? И человек, которому она мечтает отомстить, — это не ты, заинька.

Миктлантекутли чувствует, что не хватает последней детали. Но деталь эта слишком важна, чтобы строить прогнозы и гипотезы без нее.

Что-то мальчишки подозрительно долго нет. Индеец выходит на порог и осматривается: туман рассеялся и распадок просматривается насквозь. Вряд ли младший отправился в лес, обшаривать птичьи гнезда, или на луга, превращать быков в волов. Скорее всего это он сидит на речном плесе с девушкой, чьи длинные русые косы кажутся Дамело смутно знакомыми. И раньше, чем приходит воспоминание, чьи это косы, навсегда оставшиеся в прошлом, владыка Миктлана выскакивает на порог и, оттолкнувшись от ступеньки, точно стервятник от скалы, взмывает в воздух.

От домика до реки всего несколько сотен метров, для Миктлантекутли не полет, а скорее длинный прыжок. Приземляясь, он слышит:

— Я устала бояться, ты, бревно!

— Так перестань бояться, сама бревно!

— Привет, Ари, — произносит Дамело, садясь по другую сторону от девчонки, которую надеялся никогда больше не видеть.

Собственно, он ее и не видит: той Ариадны, с которой кечуа вместе гулял по Питеру, здесь нет. Встреть он Ари в местных лесах, не узнал бы ее: лицо, которое преследовало его — не в кошмарах, наяву — все годы жизни в первопрестольной, стало другим. Оно будто перекипает, переплавляется в древесную кору, не темную и морщинистую, но светлую, гладкую, почти как кожа — и все-таки это кора. Волосы ее пушатся клубками омелы на стволе — и смотрятся так же забавно и мило. Если, конечно, не вспоминать, что дерево, которое приняла в свои объятия омела, засыхает.

Самая жестокая из местных галадриад, подруга детства Дамело, нашла собственный способ скрыться от Хозяина — измениться до неузнаваемости, подменить свою природу чужой. Она всегда была изобретательной и упертой, говорит себе Сапа Инка. Может, и сейчас у нее есть план. Или даже ПЛАН.

— Завтракать пошли, — равнодушно, словно не замечая изменений во внешности Ариадны, говорит индеец. — Яиц принес?

— Ага, — кивает Дамело-младший, показывая плетушку: на дне, перепутанные травой, светят круглыми боками яйца, белые, в зеленоватый отлив — видать, пару крякв обездолил, разоритель.

Завтрак затягивается до самого обеда. Подростки уплетают за обе щеки, будто их неделями не кормили. С Ари, может, так и было, но куда делась рыба, которой младший накануне поужинал? Сатир такой же голодный, как его подружка-дриада. Миктлантекутли, точно любящая мамочка, снует между печью и столом, помешивая, взбалтывая, разминая.

— Можно еще блинчиков? А булочки будут? Испечешь нам булочки? — звенят голоса, от восторга совсем детские.

Повелитель преисподней рад набить вечно пустые животы тестом, которое не может даже попробовать. Впрочем, многое из того, что мы готовим для других, нам самим не светит — почти все, от роскошных трапез до роскошных свадеб. В этом и кроется причина неприязни к клиенту — он платит тебе за труды и пользуется их плодами, но знает он и знаешь ты: ты никогда к нему не присоединишься.

Нынче у владыки Миктлана в клиентах весь средний мир. А может, и верхний, чем черт не шутит, пока бог спит. Кстати, к разговору о снах, чертях и богах.

— Как думаете, где живет хозяин острова? — небрежно спрашивает Миктлантекутли.