Что удивительнее всего, сверху валится еще одно тело, теплое, мускулистое и такое мягкое по контрасту с каменной крепостью драконьих костей. Трехглавый пес. Цербер. Маркиза, не покидавшая Тлальшикко последние недели, если не месяцы! Откуда она здесь?

На вопросы нет времени, не говоря уж об ответах. Дракон сбил Лицехвата с хвоста, избавился от ненужного украшения на своей шее, им обеим остаются только перекаты и прыжки, лавирование между выпирающих ребер и тяжко переступающих ног. Как он передвигается без мышц, без связок? — отстраненно думает Минотавра. А как я живу без жизни? Мы в мире мертвых, мы мертвы и вот-вот станем еще мертвее.

Почему-то эта мысль заставляет почувствовать себя живой, как никогда.

Наверное, именно так чувствовали себя маленькие, безоружные прыгуны через быка, открывавшие празднество таврокатапсии. Зверь Миноса помнит легкие раскрашенные тела, кувыркавшиеся над крепкими бычьими спинами, едва прикасаясь ладонями — словно нарочно, чтобы позлить. Не думала Минотавра, что когда-нибудь и ей придется прыгать… через дракона.

Но Маркиза уже отвлекает внимание чудовища на себя, юлой проскальзывает через грудную клетку, протискивается между ребер и выбегает со стороны диафрагмы — вернее, с той стороны, где должна быть диафрагма. И пока ошалевший от такой наглости дракон щелкает пастью, кусая за реберную кость самого себя, Мина предпринимает новую попытку забраться на шею твари, прихватив камень потяжелее — авось удастся проломить дракону затылок. В основании черепа все такое хрупкое, хороший удар или мощный поворот…

Не вышло. Тварь припадает на передние лапы, встряхивается, совершенно так же, как мокрый и грязный до последней шерстинки Лицехват, и от движений дракона сотрясается земля. А Минотавра просто отлетает в кусты. И до последнего надеется, что заросли скроют ее и позволят отлежаться хотя бы пять минут. В разгар боя это очень, очень много.

Надежды разрушает Гидра. Когда зверь Миноса сваливается прямо с неба, старуха орет от неожиданности. Случайный вопль испуга Минотавра бы простила. Однако на голос Гидры приходит дракон, над кустами возникает голый череп, дыры ноздрей втягивают воздух, хотя нюхать чудовищу нечем, а в темных провалах глазниц вспыхивают блики — глаза? Мина понимает: старуха кричала не зря. Это не нечаянный вскрик, а намеренный сигнал. Вдобавок Гидра цепляется за Минотавру, будто бы в ужасе, почти в беспамятстве, обнимает нелюбимое дитя руками и ногами, практически спеленав собой, и ждет, ждет, когда жертва будет принята, а сама Гидра — свободна.

Так эфиопы ждали, когда чудище сожрет Андромеду и утихомирится. Царевну все любили, но она должна была заплатить за материнскую гордыню. Минотавру не любит никто, Гидра зверю Миноса не мать, но заплатить за грехи старухи предназначено именно ей, Мине.

Предназначено? К черту! К черту ваших оракулов, пророчества и судьбу! К Супаю ваши призрачные голоса, заклинающие принести себя жертву всему подряд — благу, истине, любви! На свете полным-полно вещей важнее, чем любовь.

Зверь Миноса чувствует в себе силу быкоглавого монстра, обманутого, разъяренного монстра. Сила эта помогает сорвать с себя впиявившееся старушечье тело и… пихнуть его дракону в пасть.

Челюсти щелкают, точно пара острейших ножниц, нижняя половина тела падает на руки Минотавре, ее окатывает кровью, это похоже на омовение в ходе ритуала. Очень древнего и очень жестокого ритуала. Первое движение Мины — отшвырнуть не глядя то, что осталось от Гидры. Но хитрое чудовище в ее мозгу, видавшее десятки жертвоприношений, шепчет: не спеши. Человечьи останки — дряблые ноги, вислый зад и гирлянды перламутрово-сизых потрохов — еще пригодятся.