На смену недавним пришли и другие воспоминания, другая битва. Миктлантекутли и Рептилия. Женщина, которой удалось взрастить ангела в домашних условиях с помощью кнута, несущего сокрушительное чувство стыда и вины, — против князя нового ада, вооруженного даром Содома. Их парень победил в бою, потому что действовал искушением, а оно, пусть не бесспорно, но часто сильнее стыда. Победа осталась за дьяволом, а не за матерью ангелов. Вернее, одного ангела или даже половины ангела. Вторая половина, злорадно думает Мина, тоже зверь. И тоже не из тех, кого приятно представить окружению: знакомьтесь, мое альтер-эго, вся — любовь.

Слово «любовь» жжет и чешется, как недавно полученный шрам, как новое разочарование в списке уже отболевших, привычных. Воспаленным клеймом его перекрывает метка «предательство». Разве Гидра, чертова старуха, что-то тебе обещала, бычара? — смеется над собой Минотавра. Пустое слово «любовь».

Есть ли что важнее любви? Да всё. Большинство вещей на свете важнее любви. Ею жертвуют ради бурной карьеры и ради спокойной жизни, ради мнимого величия и ради того, чтобы быть как все. Любовь — вечная жертва, которую пытаются возвеличить словами, обменивая на что угодно, от сытой жизни до вселенских утопий.

Зверь Миноса не верит в ценность слов, а значит, и в ценность любви, эквивалентную пустым разговорам. Но это не значит, что Минотавра не понимает силы, которой наделены чувства людей, не чует исходящей от них опасности. Чувства — вот истинный бич божий, и если дать над собой волю, тебя им отхолят так, что и в посмертии не забудешь. Вся надежда на отвлекающий момент, авось удастся сменить гнев на взятку, как в бою с костяным драконом.

— Большой у здешних мест хозяин, — задумчиво тянет Цербер. — Как вы еще живы-то?..

— Лес. — Больше Унква ничего не говорит. И так все ясно: чудовище не может вырваться со своего островка суши посреди лесов и топей, живет жертвами, которых ему поставляют добровольно. Чудовищ создают боги, а выкармливают люди, всегда люди.

— Надо помочь Дамело. — Лицехват встряхивается, обдавая брызгами грязи всех и вся. — Его без нас обманут. Заведут сюда и скормят костяшке.

— Думаешь, без тебя наш муженек не выживет? — усмехается Минотавра.

— Да он подохнет здесь во цвете лет. — Цербер выказывает свое пренебрежение хозяйскими способностями тем, что начинает вылизываться. Несмотря на наличие тройного комплекта голов, это нелегкая задача.

— Надо речку найти и вымыться, — морщится Мина.

— В воде? — округляет все шесть глаз Лицехват. — Гадость какая!

— Я знаю берег с белой глиной, — как бы между прочим замечает ягуар.

— Ладно. Веди, — разрешает Цербер.

Глава 8. Кнут хозяев

Владыка Миктлана не ожидал, что подмога придет так скоро. Он вообще никакой подмоги не ожидал. В дебрях его подсознания попросту не могло быть посторонних, только сам Дамело и его воспоминания — о себе, о близких. При виде вывалившейся из леса знакомой троицы индеец остолбенел с занесенным осколком зеркала, словно самурай перед харакири.

Увидев хозяина, Лицехват взревел в три глотки, через мгновение двое из троих оказались рядом — и вот уже Минотавра, зажав шею Дамело в сгибе локтя, крошит копытами зеркальный кинжал в крупу. Ягуар наблюдает за операцией по спасению князя ада издали и, похоже, наслаждается, тварь ехидная.

— Это что еще за… Уйди, фу, плохая собака! Да что тебе надо, скотина, отвяжись ты от меня! — ругается поваленный наземь сатир, безжалостно придавленный передними лапами и обнюханный тремя мокрыми носами.