А каша солона. И крутенька изрядно. Инти обводит взглядом сцену театрика, простирает взор дальше и дальше, в опустевший Тлальшикко, в бурлящее от страстей сердце Миктлана. Сколько любви рождает новый Миктлантекутли, сколько преступлений! Слишком красив для собственного блага. Рожденный во времена Пачамамы, Дамело занял бы место Екеко, став богом изобилия, плодородия и веселья. А может, наоборот, злыднем и бобылем Парисией.

Золотой бог бросает партнеров по игре: сыграйте преисподняя на преисподнюю, а я пройдусь! — поднимается с песка и, отряхивая ладони о бедра, идет к своему мальчику вальяжной походкой, показывая: он просто гуляет. Кого бог Солнца пытается обмануть — покровительницу шлюх? предводителя демонов? Те хихикают за спиной Инти, но охоту товарищу не портят.

Димми увлечен беседой с бедной разорванной душой, которой еще повезло: на каждую ее половинку нашлись желающие. Сильные покровители, небо и ад — большое подспорье в поиске себя, совсем нового себя, непохожего на прежнее «Я». Это трудно, труднее, чем оправиться от горя после смерти самого близкого человека. Бог Солнца не ревнует, он даже сочувствует Тате, да и смешно ревновать к ангелам и монстрам… женского пола. И все равно ощущает недоумение: как человек смог оторваться от созерцания моего божественного лика? Невозможно! Этот мальчишка нарушает законы природы. И, наверное, за невозможность свою Диммило Солнцу и дорог.

Слабака, неспособного постоять за себя, Инти бы сжег. То, что не любовь, а лишь притворяется ею, — иссушил. В мелком — пророс изнутри и проломил бы грудину. И не то чтобы он был жесток, бог засухи и суховея, пустынь и солончаков. Божество не помещается в отведенный ему уголок человечьей души, не по-ме-ща-ет-ся. Срастив человека с лунной блудней Мецтли, Инти дает Димми шанс. А уж использует парень свой шанс или предпочтет сгореть — его выбор.

Но когда случается Дамело, все планеты Инти сходят с орбит. Он делает вещи, которыми не гордится, с существами, на которых ему плевать совершенно. Он раздвигает нравственные рамки, как бедра своего Димми — безжалостно.

Вот и сейчас, пренебрегая извинениями и объяснениями, бог Солнца берет Диммило за руку, будто птицу в ладони сжимает — крепко, но бережно. И уводит за собой, слыша, как под ложечкой у Димми теплится еле-еле: догорает любовь человека к человеку. Вечная, если верить поэтам. Эфемерная, если глянуть божественным оком. Перед этим оком все эфемерно, на что ни глянь.

— Ты все еще любишь его, — произносит Инти, втолкнув Диммило в кабинет театрального начальства.

Кабинет шикарен. Отполированный задами посетителей диванчик поставлен в стратегически продуманном месте: если зажать на нем кого, жертва не рыпнется: с двух сторон стена и шкаф, с третьей стол. А в верхнем-то ящике — резинки, смазка и бланки договоров. Располагайтесь.

— Люблю, — отвечает бесстыдник Мецтли. Хотя это был не вопрос.

— А меня?

— Тебе принадлежу.

Вот и понимай как хочешь.

— Убью, — рычит Инти, набрав Диммило полные горсти, уткнувшись в его кожу, в его запах, в его непрочный кокон из плоти. — Убью обоих.

— Да на черта мы тебе? — изумляется Димми, в который уж раз изумляется. — Поиграйся и выбрось. — И смотрит в потолок больными глазами. Откуда ему знать, на черта богу люди? По книгам такое не выучишь.