Золотой бог обводит подушечкой пальца край верхней губы Диммило. Рот у его избранника точно силуэт народившейся луны, рот лжеца, обманщика, выдумщика. Можно вырвать, вымучить правду, но зачем? Насколько приятней держать и гладить, вжимая любовника в себя, сдирая с него кожу поцелуями. Ты бог, тебе нельзя отказать: не сегодня. Не сейчас. Не хочу. Уйди.

Чувствуя под пальцами жесткие, совсем не девичьи губы, Инти вспоминает слова ангела о Дамело, о тех, кто всегда будет хотеть его и ему подобных. «Вы созданы, чтобы вас вожделеть». Что они понимают, райские ледышки, в том, кого стоит вожделеть… Люди так падки на красоту, на удачный набор хромосом и толику самолюбования, что заставляют обычную душонку считать себя призовым кубком, почти Святым Граалем. Ленятся заглянуть глубже, рассмотреть, что там, за неотразимой внешностью, за стремлением повыгодней себя подать.

Бог Солнца улыбается, держа в ладонях душу праведника, высочайшей пробы, не испорченную ни злобой людской, ни глупостью. От нее исходит жар и свет, которые ощущает даже Солнце. От нее отлетают тени и в прах рассыпается любая грязь. Мелкие бесы нижнего мира испаряются, коснувшись. Никто и ничто не в силах причинить зло его Димми — только сам Димми об этом не знает. Он не замечает, что в мире расколотых душ по нему даже трещинки не прошло. Все, о чем другие могут лишь мечтать, глупый мальчишка принимает как должное.

— Подумай сам, — улыбается Инти, — зачем мне тебя бросать? Зачем вы, люди, бросаете друг друга? Вам не хватает терпения, вечно вы торопитесь, жизнь у вас такая короткая, надо попробовать все соблазны, причинить столько боли! — Он подпускает в голос сочувствия, щедро сдобренного издевкой: — А нам-то куда торопиться? Мы боги. Мы не пробуем, мы выпиваем вас до дна.

Диммило вспыхивает еще ярче, бесится, но молчит, зная: каждая его мысль, каждый оттенок чувства и без того ясны — безжалостное, ненасытное Солнце держит его, будто пойманную за брюшко стрекозу, разглядывает. Драконья муха изгибается радужной аркой, скребет бессильными жвалами кожу — прекрасная, стреноженная. Судьба Мецтли вся в руках Инти. И золотой бог не даст морочить себе голову, как морочил Димми головы смертным любовникам.

— Доверчивая ты задница, — сбивая весь пафос, шепчет Инти. — Я тебя поймал. Поймал на твоего Дамело. Теперь ты мой.

Когда золотой бог загорается похотью, то весь покрывается рыжиной, словно кровью. Не знай Мецтли точно и несомненно, кто здесь дьяволово семя, решил бы, что вот оно, алое, как закатом пронизанное золото, золото волос, золото кожи, золото тигриных глаз. Но семя горькое, семя дьявола и блудниц его — первая и, если повезет, не последняя любовь Димми. А рыжеволосый, кошачьеглазый молодчик — лекарство, такое же горькое и все же спасительное лекарство от любви.

Диммило принимает его и все, что ему дают: лунного бога внутрь души, солнечного бога внутрь тела. И дышит медленно, ртом, глотает невыговоренные ругательства, а еще теплое, соленое — нечаянные, непрошенные слезы. Между веками полосой бьется алый просвет, будто в полутемной комнатке с потертым диваном занимается утро.

Инти обхватывает лунного бога за шею и притягивает к себе, быстро целуя в уголок рта, привычно обжигая губы и щеку. Богу Солнца не нужен ни расплавленный воск, ни плети, ни иглы, чтобы пустить по нервам избранника немного боли. Он словно полюс вечного жара, помещенный в крохотную жаровню человеческого тела. С золотым богом не получается играть и лицемерить. Не получается взвешивать, анализировать и решать, как будет лучше. Не получается идти на поводу у людской глупости или своих желаний. Не получается примерять маски и строить козни перед ликом, перед которым роду людскому суждено трепетать вечно. Исходить слюнями и нервно трястись.

Этим тело лунного бога и занято: оно трясется и истекает всеми порами, когда нейроны поджигает всепоглощающим удовольствием.