Дрожа от отвращения, Минотавра забрасывает окровавленный кусок человечины как можно дальше, в лес, стоящий стеной. Так кидают палку надоевшей псине: апорт, хорошая собака! В драконе определенно есть что-то собачье: он радостно — по-другому не скажешь — рыщет под деревьями, засунув башку в подлесок и выставив наружу зад.

Мине некогда разглядывать драконьи задницы. Она подрывается с места как есть, помятая, залитая своей и чужой кровью. Лицехват присоединяется к побегу через минуту. За то время, пока дракон хрустит останками Гидры, они успевают пересечь неестественно-зеленую, точно подкрашенную на компьютере лужайку, со всех сторон окруженную топью с редкими оконцами-вадьями и непроходимым дождевым лесом. Только мощь двух адских монстров помогает проломить густой подлесок и буквально ввалиться под разбухшие от сырости кроны.

— Ушли, — хрипит Цербер.

— Не говори гоп… — огрызается Мина, затаскивая свое израненное тело в яму между узловатых корней. — По запаху пойдет.

— Не пойдет, ему сюда не пролезть. — Лицехват мотает всеми тремя головами. — Я нас выведу. Я знаю эти места.

— Откуда? — изумляется Минотавра. — Ты же здесь никогда не бывала!

— Я здесь живу с рождения, — сплевывает наземь Цербер. — Вон та я.

А с дерева, медленно и мягко, будто позируя перед невидимой камерой, спрыгивает пятнистый, почти невидимый в сумраке леса ягуар.

— Мне нравятся черти из твоего омута, — смеется Минотавра, гладя огромную кошку, Тень Цербера.

Унква легко принимает и ласку, и безразличие: зверю из дождевых лесов все равно, любят его или ненавидят. Чувства других его не интересуют. Это собакам важна принадлежность, а кошки ни за кем не гоняются. И даже добычу могут выпустить из когтей, если та окажется слишком шустрой.

— Мне вот они не нравятся, — ворчит Цербер, — но они-то нас к хозяину и приведут.

Именно здесь дикая, животная природа Маркизы неоспорима. Лицехват не превратится в человека, даже если захочет. Похоже, девчонку расщепило еще до того, как она, звереныш, стала человеком. Каждая ее сторона росла, росла по отдельности — и выросла в зверя. В двух очень разных зверей.

— К Дамело? — переспрашивает Мина. — Ты зовешь его хозяином?

— А кем мне его звать? — удивляется Лицехват. — Он мне доверился. Больше никто не захотел. Хозяин мой человек.

— Может, это ты ему доверилась?

— Не-ет! — смеется Цербер по-собачьи, все три башки вываливают языки и дышат с хеканьем. — Он мне. Человек отдал свою главную вещь — кнут хозяев.

— Что такое кнут хозяев? — не понимает Минотавра.

— То, чем тебя костяшка на землю сбила. — И чертова псина подмигивает зверю Миноса — так, словно у них теперь одна грязная тайна на двоих. А Мина даже не помнит, почему свалилась с драконьей шеи. И не понимает Лицехвата. Ну вот ничуточки.

Зверь Миноса с трудом припоминает мгновение перед падением: кончик драконьего хвоста, пролетевший совсем близко, опасно близко — плавный изгиб, сухой шелест позвонков — и хлопок, пронизавший тело, будто удар тока. Оглушить и обездвижить мифического монстра одним щелчком — ну не смешно ли? Минотавра бы посмеялась, кабы не нахлынувшие воспоминания: безысходность, тоска, покорность чужой воле… Чудо, что она так быстро опомнилась.

Вот, значит, каков кнут местного хозяина: в нем заключена сила, отчуждающая жертву от тела.