Миктлан учит владыку новым принципам, перекраивает его под себя. Короткая жизнь султана-из-кафеса научила последыша царского рода, как избегнуть чужой власти, применив собственную.

Князь ада демонстрирует свою власть, делая садку на зверя по имени «кровь» посреди сельвы, где тяжко дышать и где ты ничей. Исходя, истекая семенем, точно лавой, во тьму сельвы, Дамело чувствует себя так, словно чистилище поет ему хорал отчаяния и ад на подпевках напоминает о расплате. Миктлантекутли склоняется над Маркизой, у ее губ вкус поражения.

Вот вам новый опасный, уродливый мир, распишитесь и живите.

Дамело боится быть человеком: слишком много он знает о том, что находится под Кай Пача, чтобы опять бродить среди живых, делая вид «Я такой же, как вы». И не хочет быть богом, которого покинуло наслаждение властью, а на его место пришла власть без наслаждений — пустой звук, бесконечные дни и мучительные ночи. Сапа Инка предпочел бы середину, где сходятся здравый смысл, ирония, ненависть, снисходительность ко всему сущему и к себе заодно.

А середина эта — дьявол.

Не гордец и не страдалец, презренный и презирающий бог-из-головы, но хозяин своей земли, какова бы она ни была. Миктлантекутли не чувствует себя ни владыкой, ни повелителем, ни князем Миктлана: пышные титулы словно насмешка, напоминание о том, сколько сил придется положить, прежде чем эта земля станет его, только его.

Сапа Инка поднимается и как есть, покрытый всей грязью сельвы, идет навстречу ослепительно яркому окну, открывшемуся в конце тропы. Вдобавок оттуда доносится грохот и кажется, будто в темный тоннель въезжает поезд. Индеец догадывается, что это за свет и шум, вспарывающие сумрак и тишину леса, точно острый нож — пыльный театральный занавес. Но и молодому кечуа становится не по себе, когда он видит дикую силу Водопада Ангела.

Недавно это была всего лишь жемчужная нить, падающая с немыслимой высоты и не достигающая земли, плывущая туманом над дождевым лесом. Под вечной моросью в сельве за три дня успевали вырасти, созреть и сгнить сотни плодов. Сейчас перед индейцем могучий поток, белый от пены, разламывающий твердь Миктлана до самого ядра земли, до адской топки. Дамело кажется, он слышит, как скрипит молодой лес, выпрастываясь из глины по берегам новорожденной реки. Эту поросль не загнать назад, так же, как не вернуть ангельское милосердие в бездонный сосуд на вершине Горы Дьявола. Нижний мир, вселенная тления и зарождения, ожил — и больше не хотел умирать.

Пока Сапа Инка стоит и пялится на свой личный проигрыш хитрому ангелу, умело втершемуся в доверие и подмявшему под себя Миктлан, рядом тяжело плюхается унква — проводник по миру мертвых, чьи способы провожать до нужного места немного… слишком личные.

Не думал, что старую шутку «С кем тут надо переспать, чтобы уйти отсюда?» где-то понимают НАСТОЛЬКО буквально, усмехается индеец. Но ягуар, древний тотем, знает: нет инициации вернее, чем на крови и семени. Поэтому, не страдая из-за грубости воина, принявшего вызов и прошедшего обряд, унква возвращает себе пятнистую шкуру, пахнущую прелой листвой, содранной древесной корой — а теперь еще и им, Дамело. После чего догоняет своего человека, садится рядом и, недовольно фыркнув, начинает вылизываться, задрав заднюю лапу, будто огромная домашняя кошка.

— Ты вела меня сюда? — спрашивает Миктлантекутли, уже зная ответ.

— Мы вели. Мы. — Ягуар медленно поднимает голову и смотрит своему хозяину в лицо. Самый этот взгляд говорит Дамело: тебе пиздец, хозяин.

Ягуар не так велик, как тигр. И весит он не больше, а меньше взрослого мужчины. Но когда семьдесят килограмм железных мышц и вонючего меха бьют тебя в грудь с силой пушечного ядра, трудно не оступиться на краю глинистого обрыва и не скатиться вниз, кувыркаясь и подскакивая, точно пущенное с горки колесо.