Валерия и сама утомлена. Ее разворачивают, раскладывают и раскрывают, точно свиную тушу на поварском столе, а Мессалине кажется — опустить взгляд, и она увидит собственные потроха, услышит запах разверстой утробы. Пот со лба заливает глаза, в радужных разводах императрице мерещится белый бык, возлюбленный Пасифаи, отец Минотавра. Морда его, покрытая короткой шерстью, мерно движется у самого потолка каморки, жарко выдыхая расширенными ноздрями, позолоченные рога сверкают. Будь это не наваждением, а действительностью, Лициска бы чувствовала себя так, словно рожает наоборот, разрываясь и кровоточа, или была уже трупом. Но боли нет, как нет и наслаждения, тело немо, царице шлюх остаются лишь звук, и свет, и запах. Мессалина поднимает руки и пытается схватиться за гладкие костяные полукружия — на счастье. Вцепиться удается только в левый рог, зато крепко-накрепко. А вдруг Валерия тоже родит от соития с мороком? Произведет на свет чудовище, чтобы оно уничтожило полмира, мстя за свою мать? Навряд ли. Чудовища рождаются от другого чудовища — любви.

Лициска не позволит любви предъявлять на себя права. Лучше скотство, чем эрос, втягивающий тебя в игру, а оттуда в манию. Посели в душе антеросову ледяную бездну и спрячься в ней. Пусть кожа твоя горит от мужского пота, точно от щелока, пусть дорога твоя горит, но не душа. Пусть в твоей душе будет нечему гореть, в этом спасение. Единственный непростительный грех шлюхи — любовь.

Где, в каком уголке души, развратом выжженной, может укрываться чувство, глупое, чистое… юное? Юность свою Мессалина отдала Калигуле и его присным, чистоту — сама не помнит кому. Настанет день, когда она попытается вернуть то, чего не помнит. Попытается вернуться в нормальный мир, из которого ушла совсем ребенком, ушла стезей разврата, смутившего даже Вечный город. Еще несколько шагов по этой стезе, и она вернется, будто увечный легионер с войны. Битва Лициски с любовью закончится.

Измучив тело Мессалины, Тласольтеотль исподволь направляет мысли императрицы к владычеству над ойкуменой. Начать с сердца мира и с каждым шагом продвигаться вглубь песков и лугов, туда, где живут неведомые племена и волнами ходят невиданные травы. Почет, недоступный женщине, положенный только мужчинам, мерещится Валерии в снах, и сны эти слаще любовных грез. Торжественно выезжать на колеснице второй после мужа — не триумф, а подачка. Клавдий слишком стар, чтобы завоевать мир и бросить к ногам жены, он Цезарь по должности, а не по имени, и Мессалина страдает, сознавая это. Ей нужен новый муж, более достойный. Молодой, сильный. И, разумеется, красивый.

По милости Тласольтеотль Рим вынужден выбирать между наперсницей Калигулы и матерью Нерона, между Сциллой и Харибдой. Как веселит эта игра богов, способных заглянуть в будущее тысячу лет и увидеть, как взмах тончайшего крылышка превращается в ураган.

Валерия пытается отыскать свой источник Канаф. Так же отчаянно и безоглядно, как недавно пожирала чужие жизни, Мессалина разрушает свою. Ей кажется, будто она плетет хитроумную паутину интриг: разводное письмо подписано, претор оповещен, невеста в оранжевой вуали ждет жениха у алтаря, и брачное ложе поставлено в доме Гая Силия. Вечный город должен радоваться тому, что его самая большая распутница образумилась и готова вернуться под крыло Доброй Богини.

Но Таинства Бона Деи начнутся в начале зимы, а сейчас время спелого винограда. В саду из прессов течет багряный и золотой сок, повсюду стоят бочки, наполненные суслом, беснуются римлянки, изображая вакханок. Силий, увенчанный плющом, краше Вакха в зелени и золоте уходящего лета, и Мессалина, потрясающая тирсом, чувствует себя Ариадной, спутницей бога, вдохновительницей его мощи.

Скоро новобрачная свергнет бывшего мужа и посадит на престол нового, во всем с ней согласного.