Оба они изрядно пьяны и почти глухи от боя тимпанов и рева гостей, поэтому не слышат, как захмелевший Веттий Вален, взобравшись на вершину дерева, выкрикивает: «Со стороны Остии идет большая гроза!»

То не гроза, то смерть идет со стороны Остии.

Молодое вино вызывает оскомину, а виноградный сок кипит, превращаясь в ядовитую сапу. Все покидают Мессалину, словно она корабль, принявший на борт сотни нахлебников, готовых скакать в звериных шкурах и пить дармовое вино, и внезапно получивший пробоину. От гибели Валерию отделяет одна лишь встреча с принцепсом, вернувшимся из Остии, одна мольба, одно заламывание рук — но и того ей не позволено. Мечты привели Мессалину туда, где изменницу ждут трое убийц: раб-вольноотпущенник, шипящий от ненависти, словно змея, легат с наточенным кинжалом и мать Валерии Домиция с ее жестокими представлениями о чести. Сады Лукулла, сады Азиатика поглощают кровь бывшей супруги императора, будто огромный жадный рот.

— Долейте мне вина, — произносит Клавдий, узнав о смерти жены.

— Что ж, Мессалина прекрасно смотрелась в алом, — вторит Тласольтеотль.

Вот и весь некролог, все поминание по безумной императрице.

Змеиная мать, прикрывая огорчение цинизмом, легкомысленно обмахивается веером. Через семнадцать веков записная кокетка назовет это флиртом, но сейчас это смотрится угрожающе. В руках у богини смертоносный гунбай, заморская диковинка.

Одно неловкое движение — и стальная спица рвет кожу на щеке. Струйка ихора бежит по металлу, падает каплями на безжизненный камень тепуи. Из трещин, впитавших кровь богини любви, ползет, разворачивая яркие листья и кувшинчик, хищный непентес.

— Долить тебе вина? — предлагает Супайпа.

Они понимают друг друга без слов. Впереди века и века, можно попробовать еще раз. И еще. И еще. Когда-нибудь ты победишь. Не грусти.

Глава 11. Усыновленный богом

Из логова Хозяина несет смертью, как из наставленного в лоб дула. Свежей, взрытой землей пахнет. Это одновременно и запах разверстой могилы, и рыхлой пашни, запах разложения и рождения. Владыку Миктлана подобное сопряжение не удивляет. Он начинает привыкать к тому, что крепче всего вещь связана со своей противоположностью, а не с копией. Иначе жизнь была бы намного проще.

— Здесь его дом? — изумляется Минотавра, чей лабиринт был отражением царских покоев — темным и жутким, но просторным и по-своему великолепным. — Это же какая-то дыра?

— Или нора! — смеется Ариадна. — Как будто в ней живет не человек, а кролик!

— Он и не человек, — встревает унква. — Значит, может жить, как ему нравится. В норах бывает очень уютно.

— Богам не нужны хоромы, крытые золотом. Их выдумали люди, — скалится Ицли. — Боги и каменный мешок в номер-люкс превратят. — И опять поглядывает на Дамело с нечитаемым выражением. Ждет, когда владыка Миктлана начнет колдовать, преображать действительность, повелевать громами и молниями? Вряд ли Миктлантекутли способен на такое.

Пока они спорят, Дамело решает, лезть ли ему в нору божественного кролика, точно крылатой Алисе, или подождать, пока ее обитатель высунет любопытный нос наружу. Хотя бывают и нелюбопытные злодеи, уничтожающие чужаков без суда и разбора. Вопрос лишь в том, успели они пресытиться ролью справедливого судьи или нет. Признались ли себе, что они не более чем палачи в этом мире, подручные палача поглавнее.

Со вздохом владыка Миктлана складывает крылья и примеривается, как бы ему пролезть боком в щель, похожую на гигантское женское лоно.