Герои так самонадеянны.

И вот Вторая пришла во всей своей смертоносности, пришла, чтобы помочь своему герою справиться с тем, кто сумел запугать Дамело-младшего, отравить его разум — да на всю жизнь сразу.

— Почему бы тебе не войти к Хозяину первой, дорогая? — предлагает Дамело-старший. Уже не мальчик, но муж, привыкший распоряжаться чужими судьбами, рисковать чужими жизнями.

— Как скажешь. — Горгона не язвит, не прекословит, подумать только!

— Нет! — Зато Сталкер, как всегда, не соглашается. Или не слышит, не понимает слов Дамело — тоже как всегда. — Этот гад должен знать, за что умирает.

Миктлантекутли закрывает лицо рукой и тихо смеется в собственную ладонь. Ребенок, сущий ребенок! Верит в возможность пристыдить создателя демонов, создателя самого сатаны. Надеется отыскать в душе Хозяина столько гнева, не обращенного вовне, чтобы его хватило на обращение вовнутрь, на муки совести перед гибелью. И забывает, кто ее новый друг — он же друг детства, он же князь ада, он же повелитель берегов, в которых плещет Море милосердия и крупинкой соли тонет в его водах Остров жертв, остров памяти.

— Я ему напомню. Потом, — обещает Дамело. — Поверь, он раскается.

Это его новая работа — учить каяться тех, кто виртуозно избегает себя. Возвращать их к себе с извилистых дезертирских путей. Не самая простая и не самая интересная работа, напоминает возню психоанатилика с особо запущенным пациентом. Однако пациенты Миктлантекутли имеют все шансы выздороветь, ведь ресурсы их мозгоправа, как и их собственные, бесконечны.

И все равно сатир и дриада хотят, очень хотят встретиться со своим кукловодом, с повелителем их маленьких жизней. Владыка Миктлана чувствует, как мальчишкой завладевает знакомый жар, как мир окрашивается красным, будто Дамело-младший разъяренное животное, хотя всего пару минут назад тот был спокоен. Вот он, упоительный момент, когда ты способен на что угодно. Голос, звучащий в твоем мозгу, подначивает: ай-яй-яй, принцессу обидели! хочешь отомстить? хочешь уничтожить обидчика? так сделай это, слабак, неудачник, ничтожество! сделай!

Дамело-старший слышал этот голос не раз. И делал, погружаясь в алый океан гнева. Но пока индеец был живым среди живых, он учился непослушанию, непослушанию и опять-ты-это-делаешь-непослушанию. Выучился сохранять внутреннюю сосредоточенность танцора, не замечать, кто там разговаривает с ним внутри его головы. Сопротивляться императивным галлюцинациям оказалось немногим трудней, чем не слушаться родителей, Сталкера, друзей и близких, желавших молодому кечуа добра. Лучше было слушать и слушаться жестоких богов, которым не до своего последыша, а порой и не до среднего мира, мира людей.

Хотя пренебрежительное молчание Инти тоже вызывало гнев и досаду — вплоть до желания запечь кого-нибудь в пирог. Живьем, словно в песенке про двадцать четыре неслуха, со временем подмененных живыми дроздами.

— Сделай это, сынок. Сделай! Будь тем психом, которым я тебя считаю! — кричал в его голове Хозяин. Голос и сейчас кричит, только молодой кечуа, выучившись непослушанию, разучился слышать. А зря. Иначе заметил бы: тембр у провокатора другой. Женский.

Горгона не визжит и не хрипит, как дедуля-педофил, не заходится торжествующим воплем, когда индеец срывается. Но и обычным своим голосом не говорит: видно, забравшись в чужой мозг, меняешься весь, вплоть до интонаций.