— Да ты мой клиент! — смеется Дамело, выдираясь из хватки корней и глядя на Хозяина снизу вверх, из самой беспомощной, невыгодной позиции. — Старик, чем ты тут занимался? Пытался прокопаться насквозь и выйти с той стороны?

— Всегда стоит попытаться выйти с другой стороны, — кряхтит Хозяин, нагибаясь над упавшим и протягивая ладонь. — Напрасно ты не пробовал, потомок.

— А ты пробовал? — Миктлантекутли протягивает руку в ответ, настроенный на долгий, проникновенный разговор.

Зря. Перед ним не мудрец-отшельник, а людоед, обустроивший себе логово, язвину на теле острова, и заманивающий сюда добычу. Тем, чем людей заманить проще всего — обещанием мудрости и покоя. Хозяин, как и его жилище, похож на темный гулкий колодец, где на дне может ничего не быть, однако загляни в него — и упадешь, и гарантированно разобьешься. Но на этот случай у Миктлантекутли имеются крылья.

Хозяин похож на него, на Дамело, только с другим знаком. Сумасшедший из семьи сумасшедших. Внешне приличной семьи, с которой многие жаждут породниться, — и гнилой изнутри, гнилой до самых корней, обнимающих отеческие гробы и скелеты тех, кто похоронен без гроба и отпевания. Породнившиеся причащаются семейных тайн: здесь молятся сатане, женятся на родне, прячут выродков по лабиринтам. Самоубийцы, алкоголики, затворники, замятые дела, родовые недуги. Врачи говорят: плохая наследственность. Ведьмы скалятся: дурная кровь. То, что с раннего возраста боишься в себе почувствовать и все-таки чувствуешь. И после этого вся твоя жизнь — наблюдение за тем, как развивается болезнь, а после жизни — тьма и вечный бег по кругу.

Всю жизнь Сапа Инка пытался прикинуться большим психом, чем был. Хозяин притворяется нормальным. Мальчишкой кечуа жалел, что нет больше великих империй, нет престолов, которые он мог бы занять, впереди лишь ипотека, работа, комфорт, безопасность и одиночество. Превращение в бога ни черта не меняет, кроме, разве что, масштабов неизбежного. И вот он, собрат по тоске, нашелся, их демоны позвали друг друга.

Хозяин хватает запястье Дамело и выворачивает так, чтобы сломать, расщепить кость до самого локтя. Индейцу кажется, он слышит хруст и чувствует боль, однако ярость больше, намного больше страха боли, страха повреждения тела. Только что Миктлантекутли был готов разговаривать, подбирать ключи к личности собеседника… или хотя бы отмычки. Князь ада снизошел до вассала, был не прочь узнать еще одну скучную, бесполезную историю, пригодную лишь для имитации дружбы. Но внезапно оказался в зверином логове, понимая: он всего лишь добыча, кусок мяса, чтобы насытить звериную утробу. Зверь переоценил свои возможности, а может, наоборот, осмелел в отчаянии, будто загнанная в угол крыса. И кинулся первым, рассчитывая на внезапность, на медленное человеческое тело, на еще более медленный человеческий разум. В надежде, что недоумение и возмущение перед грязным приемом подарят ему несколько секунд форы.

Ну нет! Не на того напал, дедуля! Миктлантекутли с легкостью вырывает руку и со всем опытом вампира бросается на горло противника. Вгрызается в отвратительный старческий зоб, дряблый и складчатый, словно у индюка. Совсем неглубоко под испятнанной кожей бегут вены и артерии, вздрагивают хрящи гортани, гонит воздух трахея — все такое ценное, такое нужное, чтобы жить!

Хозяин не сдается, рвет косу Дамело, пытается оттащить голову врага от своей глотки, держит мертвой хваткой, будто матрос — штаг падающей мачты. Сапа Инка с младых ногтей помнит: длинные волосы его слабое место, ведь так легко подчинить человека, намотав его шевелюру на руку и таская за собой, словно пса на поводке.