— Ах вон оно что, — морщится индеец. — И поэтому ты решил: раз все мы грешники, трахать детишек можно. В том числе и единокровных. Дедуля, ты не мессалианин и даже не сатанист. Ты всего-навсего жалкий педофил.

— Я их любил! — скулит безумец. — Они были МОИ!

И ведь не врет, любил. Это любовь — в его собственном извращенном понимании любви. Дочь и внучка были ЕГО, Хозяина. И то, что он с ним делал, ничуть не противоречило такой любви.

Душа сумасшедшего являет собой, будто розу ветров, розу эмоций, где сходятся в единой точке и эксперимент на человеке, и собственная лазейка к бегству, и надежда вылепить из жертвы подобие себя. А в сердцевине самое дорогое — безграничный контроль. Во власти Хозяина жизнь и смерть его любимых, и только он может все изменить, напугать или успокоить, отпустить на волю или свести с ума. Наблюдать и быть рядом, шаг за шагом подводя к точке невозврата. Насилие под маской любви и участия — это даже лучше, чем уничтожение и поглощение.

Хозяину мало того, что делал с жертвами костяной дракон, зверь без плоти. Он жаждет идеального обладания. Такого, каким наделена Ицпапалотль, богиня судьбы. Но он всего лишь полубог, полукровка, в чьих жилах плещется тот же ядовитый коктейль из ихора и крови, что и у самого Дамело. Оба они горят изнутри, отравленные половинным знанием того, что есть добро и зло. Оба они не понимают, зачем родились и умерли, зачем бродят в смертном сне, не находя в дарованном им посмертии никакого смысла. Всесилие полукровок, отделенное от всезнания богов, разъедает их.

Давай же, мухлюй, как собирался, шепчет внутренний голос. Скажи: я помогу тебе, если ты поможешь мне. У тебя в руках сама Судьба, неужели ты и сейчас упустишь свой шанс, индеец?

Упущу, упрямо отвечает Сапа Инка. Бесполезно играть с Судьбой. Бесполезно играть с Судьбой краплеными картами.

— Амару, — негромко зовет он. — Иди сюда. Ты мне нужен.

И путеводный дракон, страж царей, приходит.

* * *

— Вот придурок! Так и не воспользовался, — качает головой Инти, появившись, словно из ниоткуда, благостный, натрахавшийся. — Одно хорошо — моя ставка выиграла! А ваша карта бита.

— Не говори «гоп»! — хором отвечают змеиная мать и инкский дьявол.

— Ну вы спелись, супруги, — усмехается бог Солнца. — Что ж, лучше поздно, чем никогда.

— Вы что, сговорились? — спрашивает Супай. — Сговорились мне напоминать?

— Ну что ты! — теперь уже золотой бог и богиня любви отвечают хором.

— Садись, — хлопает инкский дьявол по вмиг просохшему песку. — Садись, Непобедимое Солнце. Отдохни перед боем.

Не спрашивая, что за бой ему предстоит — зачем? — Инти садится рядом с владыкой мира мертвых. Так они и сидят втроем, молчат, думая о чем-то своем, под взглядом ангела, изгнавшего из себя все человеческое, и человека, давшего приют лунному богу в душе своей и в теле. Остальная часть их неугомонной компании там, на острове памяти Дамело.

— И почему мы еще здесь? — спрашивает Диммило — не то себя, не то Тату Первую.

— Потому что не хотим ни умирать, ни возрождаться? — пожимает плечами ангел.

— А они умрут? — Димми обеспокоен.

— Обязательно. Каждый в свое время.

— И Дамело?

— И Дамело. И ты. И даже твой Инти. Мы все умрем. Но некоторые — только в конце света.

— Какое тщеславие — не просто умереть, а непременно от конца света! — фыркает Мецтли.