— Знать, недаром твоя хозяйка Мими принесла тебя в подарок моему барину, чтобы ты за ним подглядывал. А тебе и сказать нечего. Мой барин-пострел, если и шалобродничает, то на стороне, иначе на что ему бабский наряд?
Степан снял с вешалки салоп, прикинул его к своим плечам, поразглядывал и вернул на место.
— Видел я разные господские причуды, но о таких даже не слыхивал.
Степан подошёл к печке, открыл дверцу, подкинул пару поленьев, затем подошёл к кушетке, взял гитару и тут же выронил её из рук: в комнату торопливо вбежал Загряжский:
— Помоги одеться, Степан! Еле развязался с делами: ты не представляешь, как я всем нужен вдруг стал, когда мне некогда. Что копаешься?
— Я, барин, никак не могу ухватить пуговицу, — проворчал Степан. — У меня от земляной работы пальцы заскорузли. Тут женские пальчики нужны, чтобы застёгивать такие крохотульки.
Александр Михайлович облачился в салоп и стал заглядывать за кушетку.
— А где платок? — начал уже сердиться он.
— Как где? Перед глазами твоей милости, закрыл птицу, чтобы не орала почём зря.
Загряжский сдёрнул платок с клетки, покрыл им голову и направился к выходу.
— То ли ты собрался делать, барин? — укоризненно заговорил Степан. — Это в Петербурхе мешкарады всем ведомы, от царя до простонародья, а в Симбирске мешкарадиться не умеют и как-нибудь намнут тебе бока. Оставь эту затею. Скоро твоя барынька явится, будет тебе с ней час поиграться.
— Молчи, дурак! — обернувшись, сказал Загряжский. — Как явится Мими, так подай ей чай, конфеты, да сам не жри! И скажи ей, что я скоро буду.
— Алекс! Алекс! — прохрипел попугай. — Дурак! Дурак!
— Ты вели барыньке, чтобы она меня не щипала, — сказал Степан. — Чуть что не по ней, так, ровно гусыня, шипит и норовит щипнуть.
— Что расплакался? — рассердился Загряжский. — Забыл, как я тебя посылал в полицейскую часть на выучку розгами?
Напоминание о недавней порке, коей Степан был удостоен за то, что в пьяном виде обрушил кадку с кактусом, вокруг которого каждый день ходил губернатор, ожидая, когда из мясистого и колючего стебля вырвется нежный цветок, заставило мужика вздрогнуть и согнуть спину в рабьем поклоне. Когда же за барином закрылась дверь, Степан показал ей кулак, подошёл к гитаре, сгрёб её в охапку и повалился с ней на кушетку, чтобы приняться извлекать из струн звуки «Комаринского мужика», и, лёжа, дёргать ногами, изображая пляску. Попугаю эта забава крепко не понравилась, он принялся раскачиваться на жердочке из стороны в сторону и дико верещать. Вконец разошедшийся Степан соскочил с кушетки и пошёл в пляс, колотя пальцами по струнам и азартно выкрикивая: «Эх! Эх! Эх!», как вдруг кто-то сзади крепко ухватил его за кудлатую макушку. От неожиданности он выронил гитару и враскорячку сел на пол.
— Бедная моя гитара! — в ужасе вскричала Мими.
— Не изволь, барыня, беспокоиться, — прохрипел Степан, подавая гостье гитару. — Струмент целёхонек.
— Я пожалуюсь Алексу на твою грубость, когда он спустится из кабинета сюда.
— Долго ждать придётся, — помолчав, сказал садовник. — Они-с ушли, только что, и, думаю, ближе полночи не явятся.
Известие, что её Алекс, не предупредив, куда-то ушёл, привело одалиску в смятение. Прижав ладони к лицу, чтобы скрыть брызнувшие из глаз слёзы, она отвернулась к окну. Плечи её подрагивали. Степану стало жалко обманутую Мими, и он пробурчал:
— Вполне может и раньше прийти. Ты, барыня располагайся, я сейчас чай подам, конфекты.
— Куда же Алекс направился? — промокнув личико платком, сказала Мими. |