Симбирское дворянство гордилось своим предводителем, и он был действительно во многом выдающейся личностью, резко выделявшимся на провинциальном ландшафте России. Ни Пенза, ни Саратов, ни кичащаяся своим университетом Казань не имели в своих благородных собраниях члена Французской академии, куда был избран в 1818 году Баратаев за фундаментальное исследование «Нумизматические факты грузинского царства». Имел многократный предводитель и заслуги перед силами, которые неистовый Служка Серафимов Николай Мотовилов, относил к сатанинским, был приобщён к самым высшим степеням масонства, за что его держали в Петропавловской крепости в одной камере с Александром Грибоедовым. И в Симбирск, как сообщает достоверный свидетель, он «воротился весь синий, даже почернел: его, слышно, подвергли там секретно телесному наказанию…» Но от подозрений не освободили, и с тех пор сердечным другом князя стал полицейский капитан Филиппини, предупредивший заглавного масона Симбирской ложи «Ключ к добродетели» о повальном обыске и неизбежном аресте. Вдвоём они сожгли протоколы заседаний, а весь масонский инструментарий (циркуль, молоток и прочие причиндалы) утопили в пруду, где они пролежали два года, пока гонения на «вольных каменщиков» поутихли, и Баратаев выволок из пруда гроб с утопленными мистическими предметами, высушил их, и стал проводить масонские ритуалы для круга избранных, которые в любом деле держались друг друга мёртвой хваткой.

О тайной жизни Баратаева известно было немногим, а в миру его репутация была образцовой: ветеран Отечественной войны 1812 года, безукоризненно честен, имел очень скромный достаток, но умел обходиться тем, что есть, чадолюбив, многодетен, и старшая Оленька была его любимицей, которую он, скрепя сердце, согласился выдать за князя Дадьяна, потому что первая дочь своим замужеством открывала путь к семейному счастью своим сёстрам. Тем не надо уже будет блюсти порядок старшинства и выходить замуж в порядке возрастной очередности. Согласившись на брак Оли, Баратаев считал, что она уже почти отрезанный ломоть, но совершенно неожиданно к нему в кабинет ворвался, пылая горем и гневом обманутый жених.

— Князь! Я всегда считал вас первым по честности среди дворян губернии! Но после того, что мне стало известно, я вынужден решительным образом изменить своё мнение!

— Что вам такого стало известно? — привстал со стула Баратаев.

— Ваша честность была порукой честности вашей дочери, но у меня на руках факты, которые свидетельствуют, что она даже сейчас имеет интрижку с мужчиной, чьё имя вам хорошо известно.

— Кто это? — прошептал побелевшими губами, схватившись за сердце, несчастный Михаил Петрович.

— Загряжский!

— Господи, что за чушь! — воздел руки князь. — Оленька на танцевальных вечерах во дворце ни разу не танцевала.

— И тем ни менее, князь, она завела с ним интрижку. Они, позор говорить, встречались переодетыми: он — в старуху, она — в мужчину.

— И есть тому свидетели?

— Весь город, — горько молвил жених. — Загряжский сам хвалился графу Толстому. Его свидетельства вам достаточно?

Потрясённый отец опустился на стул и обхватил ладонями голову.

— Это всё выдумки Загряжского, он болтун и трус. Я, обещаю вам, князь, что приму все меры, чтобы обида, нанесённая моей семье, была удовлетворена.

— Делайте, что знаете, но помолвку я отменяю. И, клянусь честью, я разобью Загряжскому рожу, — мрачно подытожил Дадьян и склонил голову в знак расставания.