— Даю вам слово, но и вы дайте мне честное слово, что, пока он является губернатором, вы не оскорбите его, — сказал Стогов, чувствуя, что он победил.

— Слово даю, но помните, в случае неудовлетворения меня, моя ненависть обратится на вас! — высокопарно объявил князь.

— Согласен, но пока всё это — строжайший секрет! — протягивая руку, объявил Стогов. — Сидите дома и ждите, пока я не приеду, и не скажу, что Загряжский готов поклясться при свидетелях, что всё солгал и нахвастал. А сейчас дайте мне маленькую записочку, что пока он будет губернатором, вы не оскорбите его.

«Проклятый азиат! — подумал Стогов, унося с собой записку князя. — Чуть слово не так, хватается за кинжал».

Для Стогова наступила вожделенная минута торжества. Он опять поехал к Загряжскому, застал его в полном смятении чувств, в домашнем халате и страдающего сильной головной болью. Эразм Иванович не обратил внимания на мнимый недуг губернатора (в России все начальствующие прикидываются больными, когда разоблачают их проделки) и принялся стращать губернатора с таким жандармским вдохновением, что тот несколько раз был на грани самого настоящего обморока.

— Эразм Иванович! — всхлипывал Загряжский. — Что делать? Я знаю, что у этого кавказского дикаря всегда кинжал наготове. Вы не поверите, но мне уже чудится, что он крадётся ко мне со спины.

— Скажите, Александр Михайлович, — поинтересовался Стогов. — С чего вас тянет совершать несуразные поступки?

— Страдаю от лёгкости своего нрава. Я сам за собой замечаю, что всё, о чём подумаю, спешу без задержки обнародовать. Вы ведь знаете, я не способен злиться, держать слово, хранить секрет, и это случается от моего врождённого легкомыслия.

Стогов считал, что они беседуют тет-а-тет, но это оказалось не так: в губернаторской спальне находилась Марья Андреевна. Она показалась из-за бархатной ширмы и уставилась наслезёнными глазами на Эразма Ивановича.

— Спасите его! — воззвала она к штаб-офицеру. — Спасите меня, нашу дочурку! Алекс — шалопай, но у него доброе сердце…

И она сделала попытку припасть к ногам жандарма, но тот её умело пресёк и, усадив губернаторшу на софу, подал безукоризненно белый платок.

— Я вам помогу, но вы должны не позже завтрашнего утра прислать мне объяснительную записку, где укажите, что признаетесь в содеянной клевете. Так я помогу вам против Баратаева.

— Но останется азиат! — задрожав, вскрикнул Загряжский.

Стогов решил не жалеть губернатора, потому что не верил его слезливому раскаянью, и, подойдя к двери, обернулся:

— Вам нужно бояться не только князя Дадьяна…

— Кого же ещё? — вытаращился губернатор на штаб-офицера.

— Благородного собрания. По верным известиям дворяне постановили выпороть вас розгами.

— Что? — обомлел Загряжский. — Меня. розгами.

Стогов не стал дожидаться, пока он впадёт в истерику, и покинул губернаторские покои.

Глава 33

Утро следующего дня Эразм Иванович встретил с чувством воодушевления, как полководец, имеющий решающий перевес в силах перед деморализованным противником. Его победа над Загряжским была неизбежной, можно даже сказать, она уже достигнута, и штаб-офицеру осталось только принять капитуляцию губернатора и воплотить её в реальное торжество, то есть зафиксировать успех во мнении шефа жандармов Бенкендорфа документальными свидетельствами. Стогов имел уже три собственноручных расписки от главных участников умело срежиссированного им фарса, оставалось получить решающий документ от Загряжского о клевете на благородную девицу, который тот даст князю Дадьяну, чтобы послать эти уничтожающие губернатора улики вместе с сопроводительным письмом в Петербург.