Приведя себя в порядок и вкусно позавтракав, Стогов пришёл в свой кабинет и, сев за стол, взглядом стратега оглядел диспозицию сил, задействованных в скандале, и пришёл к решению, что от наиболее шумных и непредсказуемых фигур, в разыгранной им партии, пришла пора избавляться, поэтому велел Сироткину привести к нему поручика Сажина как одного из заглавных заговорщиков покушения на белые телеса губернатора вымоченными в уксусе розгами. Его соратникам, полковнику Дробышеву и ротмистру Сизову, штаб-офицер послал официальное предостережение о недопустимости антиобщественных действий в благородном собрании, и неотвратимом наказании, которое последует, если возмутители спокойствия не одумаются и не угомонятся. И от этих лиц Стогов приказал взять расписки в получении ими официального предостережения, и приобщить их к документам расследования.
Отдав приказания, Эразм Иванович принялся просматривать донесения, суммированные Сироткиным в многочисленную справку, останавливая внимание только на тех сообщениях, где появлялись имена лиц, задействованных им в многоходовке против губернатора. Баратаев сидел в своей усадьбе, но даже из неё он сумел взбаламутить дворян тем, что решительно отказывался баллотироваться предводителем на новый четырёхлетний срок. Агент, приставленный к Дадьяну, доносил, что князь озаботился своим гардеробом: штаны, фрак, шинель были слугой тщательно вычищены от пыли, две рубашки с байроническими воротниками выстираны и накрахмалены. «Наш гордый беркут чистит перья и готовится к встрече с ветрогоном», — ухмыльнулся жандарм. Из губернаторского дворца доносили, что Загряжский весь вечер хныкал. Но супруге удалось его утихомирить, и на ужин, чего раньше не было, они потребовали шампанского, и до утра уединились в супружеской спальне. «Давно бы так, — усмехнулся жандарм. — Надо не забывать свои обязанности, а не шариться возле Кравковой, от неё мчаться к Мими, а после переодеваться старухой и в сумерках кружить по городу, пугая обывателей».
Закончив знакомиться с донесениями агентов, Стогов вызвал дежурного унтер-офицера:
— Сходи к буфетчику и организуй водочки, буженинки, грибочков, — сказал Стогов. — Чарку принеси одну.
Эразм Иванович спрятал справку с секретными донесениями в ящик, окованный железными полосами, подошёл к окну и некоторое время разглядывал дворян, приехавших на выборы, которые фланировали по главной городской улице, чинно раскланиваясь друг с другом, прогуливались в экипажах на полозьях, толпились возле биллиардной, которая стала на время клубом для дворян, где они могли и хотели тратить доставшиеся им от крестьян дармовые деньги на дорогие питьё, еду и тыканье палкой костяных шаров на зелёном сукне.
«Большинство из них не понимает, что им повезло родиться с золотой ложкой во рту и жить, не сомневаясь в завтрашнем дне, — подумал Стогов. — Деньги они берут от мужиков. Я, дворянин хорошего рода, но бедняк, должен служить, защищая их безделье от появления нового Пугачёва, но они не только не радуются своему счастью, а наоборот всегда готовы составить против государя заговор, сбежать в Англию, как братья Тургеневы, и брюзжать оттуда на российские порядки. Но и те, кто остаётся в России, и служат, зачастую вредят государю не меньше, чем декабристы. Один Загряжский чего стоит: за своё губернаторство он совершил столько глупостей, столько наврал, стольких людей обидел, что после него не разобраться никакой ревизии, будь она составлена даже из десяти сенаторов».
Старшему канцеляристу пришлось изрядно потрудиться, чтобы выполнить приказ штаб-офицера: поручик Сажин, которого он отыскал в номерах Караваевой, был тяжёл после вчерашней попойки, учинённой заговорщиками, после того, как они твёрдо поставили высечь губернатора и распределили все роли в заговоре. Сажин был чрезвычайно горд, что ему определили быть экзекутором и кичился своей смелостью перед собутыльниками, большинство из которых уже придумывали причину, чтобы не участвовать в столь явно противоправном деле. |