– В принципе, – рассудительно сказал Шумов, – эта комната – самая ближняя к лестнице. И если здесь что‑то происходило, то в этой комнате не могли не слышать. Если только здесь не проживает слепоглухонемой инвалид... – Шумов заглянул в комнату и кашлянул, оглядывая интерьер. – Эй, кто‑нибудь дома? Я спрашиваю – кто‑нибудь есть дома?

Ему никто не ответил. Шумов для проформы поерзал подошвами ботинок по расстеленному у двери коврику и перешагнул порог.

– Здесь живет женщина, – заявил он уже из комнаты. – Не старая. Возможно, разведенная. За внешностью следит, но особенно этим не увлекается. Возможно, потому что нет денег.

– Только не называй меня потом доктором Ватсоном, – попросил я, прислушиваясь к возобновившемуся звяканью посуды.

– Элементарно, Саня, – раздалось из комнаты. – Это все поверхностный анализ косметики, что стоит на тумбочке... А вот это тоже интересно, – Шумов уставился на картину с видом завзятого искусствоведа. – Хм, хм...

Он так заинтересованно пялился, что я тоже переступил порог и встал рядом. В скромную деревянную рамку был заключен экзотический пейзаж: набегающие на песчаный берег океанские волны, пальмы, далекие горные склоны и какие‑то пестрые тропические птицы, зависшие над пальмами.

– Что тут интересного? – спросил я. – Думаешь, Мухин вложился в произведения искусства? Купил эту картину за двести тысяч долларов и повесил на видном месте?

– Она не стоит двухсот тысяч баксов, – на полном серьезе ответил Шумов. – Интерес тут в другом. Посмотри‑ка повнимательнее на эту картинку...

Я только собрался как следует рассмотреть этот шедевр, как вдруг в коридоре раздались шаги. Слишком быстрые для мужчины с капустой на губе.

Шумов среагировал первым – он повернулся лицом к двери, а его рука оказалась в кармане пальто. Но это его движение оказалось бесполезным.

Она прошла мимо нас, словно мы были пустым местом. Словно мы не были двумя незнакомыми мужчинами, вторгшимися в ее комнату. Короче, она не обратила на нас внимания. Она вошла, поставила кастрюлю с борщом на подставку, забросила кухонное полотенце на плечо и скомандовала:

– Рома!

Из‑за шкафа медленно вышел мальчик лет пяти. У Шумова глаза полезли на лоб. Я просто прислонился к стене.

– Рома, иди есть, пока горячее, – сказала она. Мальчик молча подошел к ней, она подложила на стул подушку и посадила мальчика перед тарелкой с борщом. Убедившись, что мальчику удобно, что он ест и что вообще с ним все в порядке, она наконец уделила внимание нам.

– Добрый день, – сказала она, поправляя волосы.

– Здравствуйте, – сказал Шумов, а я просто кивнул. Ну что ж, Шумов кое в чем оказался прав – женщина немолодая... Хотя возраст определить было сложно. Больше двадцати – это точно. Что касается внешности, то она и вправду следила за собой, но косметикой не увлекалась. Сейчас она была одета в поношенные голубые джинсы, фланелевую клетчатую рубашку навыпуск и жилетку. Прямые светлые волосы доходили до плеч. Черты лица тоже были какие‑то незатейливые. Ни тебе губок бантиком, ни тебе пухлых щечек. И взгляд тоже был прямой, как бы говорящий: «Только не надо мне тут лапшу на уши вешать!»

– Мы из милиции, – сказал Шумов.

– Я знаю, – ответила она. – Мне сосед сказал, Михаил Михайлович.

– А‑а, – сказал Шумов, вынимая руку из кармана.

– Хотелось бы посмотреть на ваши документы, – сухо произнесла она.