– А зря. Есть же старый способ, даже если у тебя телефон без определителя: не вешаешь трубку, идешь к соседям, звонишь на телефонную станцию и узнаешь номер.

– Некогда мне было по соседям шляться. Я думал, что здесь Тамара...

– И кинулся очертя голову ее спасать, да? Тоже мне, рыцарь... К тому же твоя Тамара, оказывается, и не хочет, чтобы ее спасали. Ей и в тыквинской компании хорошо...

– Она прикидывается, – сказал я. Мне и самому хотелось в это верить. Хотя – еда из ресторана, поездки на охоту... Тамара при первом муже привыкла к спокойной и красивой жизни, а я ей такую жизнь предоставить не мог. Вот отсюда и все ее закосы – то в сторону ДК, то в сторону Тыквина.

– А здесь бы я устроил засаду, – бросил мимоходом Шумов, глядя на жалкий остов «Запорожца», мокнущий под дождем. – Если бы я поджидал здесь Мухина, то засел бы за этой развалиной...

– Мухин подъехал с той стороны, – уточнил я. – И подловили его уже в самом доме. Или он их подловил, тут сложно сказать...

– Интересно, – пробормотал Шумов, подходя к дому номер 142. – Труп самого Мухина исчез. Ну а те два трупа? Они что, тоже пропали? Или они все лежат здесь? Если они здесь, то мы сейчас поймем это по запаху...

У двери Шумов на миг остановился, пригладил волосы и сунул руку в карман пальто. Как я понял, именно в тот карман, где лежал пистолет.

– Зайдем? – предложил Шумов и толкнул дверь плечом. Я ввалился следом и замер, как громом пораженный.

Трупами тут и не пахло. Пахло как будто борщом. Во всяком случае, чем‑то съедобным и свидетельствующим о том, что в доме живут люди, да не какие‑нибудь там бомжи, а люди семейные, со своим хозяйством, вполне обустроенные и относительно благополучные.

Со второго этажа доносились какие‑то мирные звуки вроде позвякивания посуды, а сама лестница сверкала чистотой. У меня в подъезде лестница не была такой чистой, как в доме номер 142 по Пушкинской улице. Если бы я уже не посещал дом пару дней назад, мне бы и в голову не пришло, что по этой лестнице могут скатываться продырявленные пулями трупы.

– Ты, кажется, утверждал, что дом необитаем, – сказал Шумов, не вынимая руку из кармана.

– Он выглядел необитаемым, – поправил я. – Было темно и безлюдно. Только три трупа и я.

Именно в этот момент наверху зазвучали голоса. Шумов посмотрел на меня с большим сомнением.

– Хотя, – он словно рассуждал вслух, – если в доме стреляют, то нормальные люди не будут высовываться наружу. Они будут сидеть по квартирам. Или даже заберутся под кровати. А когда стрельба заканчивается, они снова вылезают и начинают варить борщ. И это самое время поговорить с ними по душам.

Шумов решительно зашагал по лестнице вверх. При первом же шаге ступени под его ботинками отчаянно заныли – точно так же они звучали и в ту ночь, когда я, дико труся и все же сжимая кулаки как последнюю надежду, поднимался наверх, чтобы столкнуться там лицом к лицу с Лехой Мухиным. Этот скрип меня успокоил – он доказывал, что я не спятил, что все случившееся в ту ночь было правдой. Трупы можно убрать, лестницу – вымыть, лампочки – ввернуть, а борщ – сварить, однако перебрать половицы на лестнице никому в голову не пришло, и теперь скрип ласкал мой слух. Я твердо знал – это было, это было здесь, и никто не мог убедить меня в обратном.

– Здравствуйте, – донеслось сверху. Я в два прыжка преодолел оставшиеся ступени и увидел Шумова, а рядом с ним – сутулого человечка неопрятного вида. Человечек был одет – снизу доверху – в старые галоши, белые шерстяные носки почти до самых колен, спортивные штаны с пузырями на коленях и сиреневого цвета кофту, видимо, женскую.