Я неторопливо двинулся за Шумовым, а когда добрался до бара, Шумов уже сидел там с рюмкой коньяка. Бармен сонно поглядывал на него из‑за стойки, и Шумов не подкачал – в секунду опрокинув рюмку в рот, он тут же уставился на батарею бутылок за стойкой.

– Кто‑то утверждал, что вышел из запоя, – напомнил я.

– А где ты видишь запой? – поднял брови Шумов. – Здесь идет активизация мыслительного процесса. Чтобы мысли сдвинулись с места и забегали, их нужно подтолкнуть. Один из способов – алкоголь. Есть даже такая теория – теория позитивного пьянства.

– Ха, – сказал я с недоверием. Я еще хотел сослаться на собственный опыт и заявить, что от пьянки мысли у меня не то чтобы начинали бегать, они у меня... ну как бы слипаются в такую небольшую кучку... И больше не шевелятся.

– Впрочем, ты же вышибала, – с оттенком снисходительности произнес Шумов. – Тебе, наверное, нужно кому‑нибудь шарахнуть по кумполу, чтобы активизировать мыслительный процесс...

– У меня нет времени слушать всякую хреноту, – раздраженно отозвался я. – У меня вообще нет времени. Если можешь помочь, помогай. А нет – так хоть до смерти тут упейся. А я пойду отсюда...

– Сядь, – сказал Шумов. И я сел, потому что слова насчет «нет времени» были неправдой. Потому что в первую очередь у меня не было плана действий. У меня не было никаких мыслей. И если нужно было напоить Шумова для того, чтобы такие мысли появились, я был готов это сделать.

Однако обошлось. Наверное, сработала теория позитивного пьянства, и в голове Шумова забегали‑таки мысли.

– Расскажи мне еще раз все с самого начала, – попросил Шумов, сосредоточенно разглядывая пустую рюмку. – Как вы пошли на ту встречу с Тыквой, ну и все прочее...

– Я уже рассказывал...

– Когда ты рассказывал в прошлый раз, это все не имело ко мне отношения. Теперь у меня болит бок, который мне порезали люди Треугольного, теперь я не знаю, жива ли женщина, у которой я жил последние полтора года. Ее тоже могли покалечить люди Треугольного. И чтобы понять, откуда взялась вся эта напасть и на фига им понадобилось тело Мухина, я должен знать все про Мухина, про алмазы, про Тыкву, про тебя и про твою подругу.

– Ладно, – пожал я плечами и стал рассказывать. Где‑то на второй минуте моего рассказа у Шумова изумленно поднялись брови, и на этой же высоте они и оставались, пока я не произнес последнего слова.

Потом я спросил:

– Что? Что‑то не так?

– Саня, а ты мне вот это все уже рассказывал? Вот прямо как сейчас?

– Конечно, рассказывал. Вчера утром, на даче...

– Да? – Шумов качнул головой, поднялся и поставил перед барменом пустую рюмку. Тот немедленно ее наполнил, а Шумов тут же ее осушил, после чего вернулся ко мне. – Значит, я тебя тогда невнимательно слушал, – сделал он вывод. – Очень невнимательно слушал.

– А что такое?

– Что такое? – Шумов поправил шарф. – Раньше я думал, что ты просто туго соображающий парень... У тебя, кстати, сотрясения мозга не было?

– Было, – признался я.

– Оно и видно. Вот это... – Шумов хотел постучать мне пальцем по лбу, но я вовремя увернулся. – Это служит не только для нанесения ударов «лоб в лоб». И не только для ношения головных уборов. Этим еще и думают. Хотя бы иногда.

– А еще я туда ем, – огрызнулся я.

– Оно и видно, – сказал Шумов. – Короче говоря, вывод простой: у тебя все лежит под ногами.

– Не понял.