— Сильнее, смелее клади cепію, — говорила, нагнувшись къ Жене, Шура, — не бойся. Ты все сопельками мажешь. Набери, какъ следуетъ, краску и грунтуй ровнымъ взмахомъ. Тени потомъ положишь.

Сама Шура, укрепивъ на деревянномъ станке необожженную чашку, сделанную по ея рисунку на Императорскомъ фарфоровомъ заводе, расписывала ее подъ старый Севръ маленькими розочками и незабудками.

Она оторвалась оть работы и, отодвинувшись отъ станка, издали смотрела на написанный цветокъ.

— Какой ты талантъ, Шурочка! — тихо сказала Женя.

— Талантъ!.. талантъ!… сказала, вздыхая Шура. — Помнишь: «Таланты отъ Бога — богатство отъ рукъ человека»… Такъ вотъ, приношу я рисунокъ этой самой чашечки на заводъ. Тамъ посмотрели и спрашиваютъ, где вы учились? Я отвечаю, сначала въ школе Штиглица, что въ Соляномъ городке, а потомъ въ Строгоновскомъ училище въ Москве. Училась, говорю, урывками, потому что и гимназическiй курсъ мне проходить тоже надо… А мне и говорятъ: — вамъ къ намъ на заводъ поступать надо. У васъ редкая композиція… Вотъ какъ мы съ тобою!., таланты!..

— Намъ остается только быть вашими поклонниками, — сказалъ Гурочка.

— Милости просимъ, — сказала Женя. — Мы ничего не имеемъ противъ этого. Что послала дядямъ… — обернулась къ Шуре Женя.

— Дяде Диме — ремень для ружья, сама сплела изъ трехъ тонкихъ ремешковъ рыжей, серой и черной кожи. Признаюсь, очень красиво вышло.

— Что же намъ не показала?..

— Торопилась отправить, итакъ боюсь, что припоздаетъ къ самому Рождеству. А дяде Тише, ты-же видала?.. серебряный стаканчикъ и на немъ колосья… Пусть целая горка серебра у него будетъ моей работы.

Когда мать, или тетка входили въ столовую, тамъ поднимался переполохъ. Шуршали бумагой, спешно прикрывая работы отъ нескромныхъ взглядовъ. Все это ведь были сюрпризы, секреты, тайна!.. Негодующіе раздавались голоса:

— Мамочка, нельзя… Сколько разъ мы просили не входить, пока мы не кончимъ.

— Тетя, ради Бога! Оставьте насъ на минутку однихъ!

— Мамочка не гляди!

Смущенныя темъ, что потревожили детскій муравейникъ сестры спешили уйдти.

— Я за рюмкой только… На столъ накрывать пора.

— Сейчасъ, мамочка… Дай только спокойно намъ все прибрать.

Сильнее пахло скипидаромъ, лакомъ и клейстеромъ, въ большія корзины сваливали готовое и неготовое, чтобы завтра, до света продолжать. Дела — уйма!.. Золотить и серебрить орехи!.. Надо все сделать самимъ! Такъ дешевле! Отцы, Матвей Трофимовичъ и Борисъ Николаевичъ сомневались въ дешевизне такого способа, но не прекословили. Такъ лучше?!. Въ этомъ и отцы не сомневались. Своя работа!..

— Скажи мне, Женя, почему Володя никогда не приметъ участія въ нашей работе. Или онъ считаетъ это для себя унизительнымъ?.. Студентъ!.. — тихо сказала Шура, отрываясь отъ своей чашки и отвинчивая отъ стола станокъ.

— Не знаю, Шура. Володя теперь съ нами никогда не разговариваетъ. Онъ и дома-то почти что не бываетъ… Совсемъ отъ насъ отбился.

Шура подняла голову на Женю. Оне были однолетки, но Шура казалась старше своей двоюродной сестры. Высокая, полная, съ нежными русыми волосами, съ глубокими синими глазами — она была очень красива, совсемъ «взрослой» женской красотой. Она посмотрела на Женю долгимъ взглядомъ. Дети съ шумомъ и смехомъ потащили въ свои комнаты корзину съ «секретами». Девушки остались одне.

— Я знаю, что Володя въ партіи, — чуть слышно сказала Шура.