— Поэты?.. Господи!..

— Это было на Невскомъ. Где то недалеко отъ Владимірской, кажется даже, что это было въ зале газоваго общества. Былъ слякотный вечеръ, Володя встретилъ меня на вокзале.

— Володя встретилъ!.. Подумаешь, Шурочка, какая честь!..

— Мы поехали на трамвае до Невскаго, потомъ шли пешкомъ. Помню, на панеляхъ была жидкая, серая, растоптанная грязь и мы оба скользили по ней. Было очень много народа и мне казалось, что все на насъ смотрятъ. Мы поднялись прямо съ улицы на четвертый этажъ по скудно освещенной лестнице и Володя провелъ меня изъ тесной прихожей въ маленькую узкую комнату. Тамъ за длиннымъ столомъ, накрытымъ клеенкой сидело человекъ пятнадцать. Мне никого не представляли, ни съ кемъ не знакомили. Точно вошли, въ вагонъ что-ли? Помню — очень яркое, режущее глаза освещеніе лампочекъ безъ абажуровъ, гулъ многихъ голосовъ, говорившихъ одновременно, кто стоялъ, кто сиделъ. Грязь на столе. Граненые стаканы съ чаемъ и пивомъ, бутылки, хлебъ, неопрятная масленка съ остатками масла, кожура отъ колбасы и противный запахъ пива и дешевой закуски. Валяются окурки. Кажется, еще было сильно наплевано кругомъ.

— Бррръ, — брезгливо поморщилась Женя. — Вотъ такъ Володя!.. А дома, чуть что не такъ, посуду швыряетъ.

— Дома онъ — баринъ… Тутъ — товарищъ, — тихо сказала Шура. Такъ вотъ… Кто-то кричалъ: — «нетъ, коллега, онъ не «акмеистъ», онъ просто бездарный поэтъ». Ему отвечали и по моему не впопадъ, — «называть Блока футуристомъ — позор!..». Сидевшая посередине стола толстая дама — она то и оказалась писательницей, — курившая толстыя мужскія папиросы, сказала густымъ точно мужскимъ голосомъ: — «ну уже и позоръ! Вы всегда преувеличиваете Бледный». Увидавъ Володю она поднялась со своего места и протягивая черезъ столъ руку Володе сказала: — «что-же, коллеги, начнемъ. Виновникъ торжества на лицо. Идемте въ залъ». Какой то человъ-къ, которому Володя указалъ на меня, корридоромъ провелъ меня въ залъ. Тамъ было полно народа и очень душно. Собственно говоря мне некуда было сесть, но мой спутникъ шепнулъ что-то студенту, сидевшему во второмъ ряду стульевъ и онъ уступилъ мне место. Садясь я оглянулась. Въ зале было много людей по виду простыхъ, рабочихъ, должно быть. Bcе они были принаряжены, въ чистыхъ пиджачкахъ, въ цветныхъ сорочкахъ съ галстухами и съ ними девушки тоже просто, дешево, но парадно принаряженныя. Напротивъ интеллигенція, студенты и эти вотъ «поэты» были подчеркнуто небрежно одеты. Барышни въ неряшливыхъ кофточкахъ, стриженыя, растрепанныя, съ горящими глазами, экзальтированныя. Передо мною сидела пара, хоть на картину: — онъ — студентъ въ красной кумачевой рубашке, на выпускъ, подпоясанный ремнемъ, въ студенческой тужурке на опашь, красный, рыжій, толстый, потный, едва-ли не жидъ, она тоже жидовка, рыхлая, все у нее виситъ, блузка подъ мышками насквозь пропотела и точно немытая. Передъ нами нечто вроде эстрады. На ней столъ, и за столомъ сидитъ человекъ пять, самая молодежь… Туда, сейчасъ-же вышелъ Володя. Его встретили апплодисментами.

— Апплодисментами!.. Воображаю, каъ ты имъ гордилась!

— Онъ поклонился и селъ. Потомъ и, какъ мне показалось довольно долго, впрочемъ я такъ волновалась, что у меня совсемъ утратилось ощущеніе времени, выбирали председателя и президіумъ. Председательницей выбрали писательницу, она сухо поблагодарила за избраніе и села за середину стола. Развернула какую то бумагу и скучающимъ голосомъ произнесла: — «объявляю собраніе открытымъ. Слово предоставляется товарищу Владиміру Матвеевичу Жильцову».

— Подожди… Какъ былъ одетъ Володя?..

— Какъ всегда. Въ своей куртке съ отложнымъ воротникомъ.