Мы совсемъ молодыми были. Детей никого еще не было. Очаровательная была елочка, въ нашемъ саду среди деревьевъ въ инее.
— Она еще и сейчасъ цела, — сказалъ Борисъ Николаевичъ, — большая только стала.
Въ прихожей какъ то застенчиво робко зазвонилъ звонокъ. Параша, стоявшая съ Авдотьей у дверей сказала Ольге Петровне:
— Барыня, наврядъ-ли это Владимiръ Матвеевич, не ихъ это звонокъ? Если чужой кто, что прикажете сказать?..
— Да кто-же чужой-то? Охъ не телеграмма-ли? Боюсь я телеграммъ.
Дверь въ прихожую притворили и все примолкли, прислушиваясь, къ тому, что тамъ делается. Послышался стукъ чего то тяжелаго и сдержанный мужской голосъ.
Муся на носочкахъ подошла къ двери и смотрела въ щелку.
— Тетя, тамъ офицеръ, или юнкеръ, — шопотомъ сказала она.
— Какія глупости ты говоришь, — тихо сказала Ольга Петровна.
Гурочка, за нимъ Ваня, прокрались къ двери.
И точно — въ прихожей Параша съ какимъ-то офицеромъ, въ пальто и фуражке, распаковывали, освобождая отъ рогожъ какой-то большой деревянный ящикъ. Офицеръ вынулъ изъ ножонъ шашку и ею прорезывалъ рогожу по швамъ. Параша съ Авдотьей поворачивали, видимо, очень тяжелый ящикъ.
— Я думаю, что это отъ дяди Димы, — тихо сказалъ Гурочка.
— Офицеръ?.. Правда?.. Гурочка кивнулъ головой.
— Я думаю, его надо все таки пригласить, — сказала Ольга Петровна.
— Да… да, конечно, — шопотомъ сказалъ Матвей Трофимовичъ, — я пойду.
— Постой, это я должна сделать… Хозяйка…
— Какъ знаешь.
Ольга Петровна посмотрела на цветникъ барышень. Ей вдругъ стало страшно. Ея щеки покрылись румянцемъ волненія. «Офицеръ?.. Кто его знаетъ, какой онъ?.. Все таки — офицеръ… Не пошлетъ-же къ нимъ дядя Дима кого-нибудь?..».
Торопливыми шагами пошла она въ прихожую. Офицеръ продолжалъ орудовать шашкой. Онъ освободилъ уже отъ рогожъ ящикъ и теперь, просунувъ лезвее подъ верхнія доски, отдиралъ его крышку.
— Простите, — сказалъ онъ, выпрямляясь и держа шашку въ руке — Имею отъ штабсъ-капитана Тегиляева приказъ вскрыть у васъ этотъ ящикъ и содержимое подъ елку положить. Да, кажется, припоздалъ маленько. Елку у васъ зажгли уже.
— Дмитрій Петровичъ Тегиляевъ мой родной братъ, — сказала, улыбаясь, Ольга Петровна. — Онъ опять что нибудь для насъ придумалъ, чтобы побаловать насъ? Пожалуйте къ намъ. Будьте намъ гостемъ.
Офицеръ еще осанистее выпрямился и представился:
— Сотникъ Гурдинъ.
— Вы изъ Пржевальска?..
— Почти что. Мой полкъ стоитъ въ Джаркенте. А сейчасъ я вотъ уже скоро годъ въ командировке, въ Петербурге.
— Такъ пожалуйте-же къ намъ, — протягивая руку Гурдину, сказала Ольга Петровна.
Офицеръ положилъ шашку на деревянный табуретъ, снялъ фуражку и почтительно поцеловалъ руку Ольге Петровне.
— Благодарствую, — сказалъ онъ. — Дмитрій Петровичъ писалъ — только передать и сейчасъ-же уйти.
Лукавыя искорки загорелись въ глазахъ Гурдина. Онъ не сказалъ, что въ письме еще написано было: — «лучше даже и не входи… Такъ въ щелочку на елочку посмотри. А то, братъ казакъ, мои племянницы бедовыя девицы. Не дай Богъ влюбишься, потеряешь въ Питере казачье свое сердце»…
Эти «бедовыя девицы» казалось ощущались за дверями прихожей.
Ольга Петровна смутилась еще больше.
— Нетъ уже пожалуйста, — какъ то строго и настойчиво сказала она. — Нельзя-же такъ и уйти. Братъ разсердится. |