— Да… Да, я понимаю…

Ольга Петровна окончательно смутилась.

— Такъ все это неожиданно. Женя совсемъ ребенокъ.

— Простите, что обезпокоилъ васъ, но, разрешите… Я живу здесь по соседству, разрешите еще разъ навестить васъ и возобновить, вижу, волнующій васъ разговоръ?

— Пожалуйста… Милости просимъ…

Ольга Петровна проводила гостя до крыльца. Онъ шелъ безъ шляпы и, стоя на ступеняхъ, еще разъ низко по актерски ей поклонился.

— Уверяю васъ, сударыня, — сказалъ онъ медовымъ своимъ голосомъ, — никогда не осмелился-бы побезпокоить васъ, если-бы не былъ уверенъ въ своемъ опыте… Редкій, смею васъ уверить, голосъ… Замечательный по красоте и силе!

И онъ быстро исчезъ за поворотомъ улицы.

Едва Ольга Петровна вошла въ гостиную, какъ точно вихрь налетелъ на нее и закружилъ ее на месте. Женя охватила ее и, прыгая и танцуя подле матери, плача и смеясь, въ одно время говорила:

— Мамочка!.. Да что-же это такое?.. Онъ сказалъ!.. Да неужели это правда?.. Мамочка, ты не откажешь?.. Нетъ?.. У Литвинъ?.. У Вельяшевой?..

Она оставила мать и пронеслась по всему залу, подпрыгивая черезъ шагъ на одной ноге, какимъ-то мазурочнымъ темпомъ, потомъ схватила Шуру за руки и понеслась съ нею.

— Шурочка, — звонко кричала она. — У меня талантъ!.. У меня голосъ!.. За-ме-чательный по кра-соте и силе!.. Ты слышишь?.. Это замечательно, это упоительно!.. Это сверхъ-есте-ственно!..

Она резко остановилась, бросила свою двоюродную сестру и снова подбежала къ матери.

— Мамочка!.. А папа?..

Но «Косинусъ» на все согласился.

И начались рулады «сольфеджіо», отъ которыхъ прятался въ свою комнату Володя и, сердито хлопая дверью, рычалъ:

— Опять завыла!..

И съ руладами этими росло, ширилось, крепло умилительное чувство своей силы, независимости, желанія завоевать жизнь, добыть славу, стать знаменитостью…

О томъ, что произошло написали дедушке, отцу проіерею. Съ волненіемъ ждала его ответа Женя. Но дедушка отнесся благосклонно, прислалъ благословеніе внучке: — «послужить на ѳеатре искусству и Богомъ даннымъ талантомъ смягчать сердца людей и давать имъ кроткую радость красоты своего пенія».

Иного, впрочемъ отъ дедушки и не ждали: — былъ онъ широко образованный, святой жизни человекъ и безъ предразсудковъ. Про него говорили: — «передовой».

IV

У Гурочки было два дяди — родной дядя, братъ его матери — дядя Дима, туркестанскій стрелокъ и мужъ сестры матери, тети Нади — дядя Тихонъ Ивановичъ Вехоткинъ — донской казакъ.

Дядя Тихонъ Ивановичъ жилъ въ войске Донскомъ, на хуторе, где у него было свое хозяйство. Какъ только Ольга Петровна, или Марья Петровна замечали, что Женя, или Шура бледнели отъ классныхъ занятiй — сейчасъ-же шелъ разговоръ: — «а не отправить ли ихъ на лето, къ тете Наде?.. У дяди Тиши молочка оне въ волю попьютъ… Свое непокупное, степовое?.. Ну и кумысъ можно тамъ имъ давать?.. Да и воздухъ не Петербургскихъ дачъ… Опять-же и солнце». И Шура, и Женя то вместе, то порознь ехали подъ благодатное солнце юга проводить, какъ оне называли «вечера на хуторе близъ Диканьки».

И попадали оне тамъ въ совсемъ особенное и преизобильное царство.