Прекрасную коллекцию старых малых можно было видеть в одно время в знакомой нам гостиннице от половины девятого вечера до половины двенадцатаго. Впрочем вот уже несколько времени; как мы потеряли их из виду. Кроме того в гостинице Радуга на улице Флит находилась, да мы уверены, что и теперь находятся, два отличные образчика старых малых; они всегда бывало имели в перегородке ближайший к камину и всегда курили не сигары, но трубки из длинных черешневых чубуков, концы которых скрывались, где-то далеко под столом. Эти старые малые были в своем роде люди великие - толстые, краснолицые и белоголовые; всегда занимали тоже самое самое: один по одну сторону стола, другой по другую; курили они и пили с соблюдением величайшего достоинства; все знали их, а некоторые даже считали их бессмертными.

Мистер Джон Дунс принадлежал, числу старых малых последнего разряда; то есть не к числу бессмертных, но серьёзных; был был удалившийся перчаточник, вдвоем, и жил в улице Курситор на Чансрилэне не один, но с тремя дочерьми, взрослыми и незамужними. Он был коротенький, кругленький человек, с огромным лицом и имел величайшее сходство с винным боченком: всегда носил шляпу с широкими полями, фрак с широкими полями и имел весьма важную походку, свойственную вообще всем старым малым. Регулярность его не уступала патентованным часам, в девять часов он завтракал, после завтрака одевался; немного отдыхал, потом отправлялся в любимую таверну, выпивал стакан элю и прочитывал газету; возвращался домой и брал дочерей прогуляться, в три часа обедал, выпивал стакан грогу и выкуривал трубку, дремал, пил чай, прогуливался и снова приходил в ту же таверну. Чудная эта таверна! как очаровательно проводятся в ней вечера! Там бывал мистер Харрис - стряпчий по делам, и мистер Джэннингс - датский портной (оба такие же весельчаки, как и он сам), и еще Джонс, адвокатский писец,- чудак такой этот Джонс, славный товарищ, сколько у него анекдотов! и все они четверо просиживали каждый вечер аккуратно до трех четвертей двенадцатого, курили трубки, попивали грог, рассказывали анекдоты и предавались чистосердечному удовольствию,

Иногда Джонс делал предложение посетить за пол-цены Друрилевский театр, посмотреть два последних действия пяти-актной трагедии, новенький водевиль или балет, и в таких случаях все четверо отправлялись вместе. Они никогда не торопились, но обыкновенно, выпив с комфортом свой грог и заказав приготовить к их приходу бифштекс и устриц, уходили с обычным достоинством. В партер входили они весьма хладнокровно, как делается благоразумными людьми как делалось даже еще в ту пору, когда мистер Дунс был молодой человек и когда маэстро Бетти находился на самом верху своей популярности. Мистер Дунс даже и теперь живо припоминает, эту пору: помнит, как бывало, дождавшись праздника, он покидал контору, отправлялся к партерным дверям с одиннадцати часов утра и дожидался у них до шести часов вечера, подкрепляя себя от усталости и несносной теплоты сандвичами, заблаговременно завернутыми в носовой платок и несколькими каплями вина, налитыми в маленькую стлкянку. В антрактах мистер Дунс, мастер Харрист и мистер Джэннингс поднимались с места и осматривали ложи, а Джонс - этот всеведущий Джонс - показывал им первых лондонских красавиц и щеголих: при чем мистер Дунс приглаживал свои волосы, поправлял шейный платок, наводил огромную трубу по указанию и делал свои замечания: "да, действительно прекрасная женщина, чудесная женщина!" а иногда, смотря по обстоятельствам, говаривал: "а как ты думаешь, Джонс, ведь она могла бы быть немного и получше?" Когда начинался балет, Джонс Дунс и другие старые малые обращали все свое внимание на сцену.