И мистер Дунс скушал одну устрицу, и посмотрел на лэди, съел другую и третью, потом четвертую, и наконец в самое короткое время уничтожил их целую дюжину.

- Нельзя ли открыть еще под-дюжины? спросил Дунс.

- Извольте, с удовольствием, очаровательнее прежнего отвечала голубая лэди.

И мистер Джон Дунс скушал и эту пол-дюжину, и непонятное чувство сильнее и сильнее развивалось в его душе.

- Мне кажется, что вы могли бы достать мне маленький стаканчик грогу? спросил Джон Дунс, таким тоном, в котором ясно обнаруживалась уверенность в его предположении.

- А вот сейчас, я посмотрю, сказала молодая лэди.

И вместе с тем быстро бросилась из лавки, побежала по улице, и её длинные, каштановые волосы развеялись по ветру самым пленительным образом. Спустя несколько секунд она возвратилась с полным стаканом горячаго грога и мистер Дунс попросил ее разделить порцию вместе с ним, так как в ней заключался настоящий дамский напиток - горячий, крепкий, сладкий, и в добавок стакан был огромный.

Молодая лэди села подле мистера Дунса, прихлебнула немного из стакана, лукаво взглянула на мистера Дунса, потом отвернулась и вообще вела себя так очаровательно, что мистер Дунс невольно вспомнил о той счастливой поре, когда из впервые влюбился в первую свою жену. Вследствие этого воспоминания, мистер Джон Дунс решился сделать обворожительной собеседнице несколько вопросов, целию которых было узнать, имела ли она, расположение к замужней жизни. Молодая лэди спокойно отвечала, что она не имеет к этому ни малейшего расположения, что она очень не любит мужчин за их непостоянство. Мистер Дунс сделал возражение, что, вероятно, подобное мнение распространяется на одних только молодых людей; при этом дама раскраснелась, (по крайней мере она сказала, что мистер Дунс заставляет ее краснеть, и потому, вероятно, покраснела), а мистер Дунс выпил длинный глоток любимого напитка и продолжал наслаждаться им довольно долго, между-тем как молодая лэди беспрестанно повторяла: "нет, довольно, благодарю вас". Наконец Джон Дунс отправился домой. В течение ночи сон его был очень тревожен; ему беспрестанно снились то первая его жена, то будущая вторая жена, то куропатки, то устрицы, то грог, и все это покрылось обворожительным светом бескорыстной любви.

На другое утро Джон Дунс чувствовал лихорадочное состояние; вероятно, это происходило от излишнего и непривычного употребления грогу, и частию для того чтобы освежить себя устрицами, а частию и для того, чтобы узнать, не остался ли должен за вчерашния устрицы, он отправился в туже устричную лавку. Если молодая лэди показалась прекрасною при газовом освещении, то при дневном свете она была в тысячу раз прекраснее; вот с этой-то поры и сделался в душе Дунса и в голове его изумительный переворот. Он купил новые булавки на манишку; надел блестящее кольцо на средний палец; читал стихи; условился с дешевым живописцем изобразить свою физиономию в миниатюре, но так, чтобы она имела сходство с наружностью юноши, чтобы над головой его висела драпировка, чтобы на заднем плане усматривалось шесть огромных томов, и чтобы в стороне виднелся сельский вид; в доме у себя он поступал невыносимым образом, так что три сестрицы его принуждены были выехать... Короче сказать, мистер Дунс вел себя во всех отношениях хуже всякого из старых малых.

Что касается до его старых друзей, других старых малых в его любимой таверне, то он отошел от них самым незаметным образом. Каждый раз, как он являлся к ним, Джонс - этот старый насмешник Джонс - как вампир впивался, в него с вопросами, выводил из его ответов оскорбительные заключения, от которых хохотал не только один Харрис, но и Джэннингс. Поэтому Джон Дунс решился навсегда прекратить с ними всякие сношения и привязался исключительно к голубой лэди в великолепной устричной лавке.