Цезарь Николаевич набрал номер телефона, и в динамике, по которому до этого приглушенно транслировалась Москва, раздался голос:

– Гусар слушает…

– Борис Дмитриевич, зайдите на медпункт, вас хотят осмотреть. – Цезарь Николаевич положил трубку на место. – Он сейчас придет, – сказал он, – сами увидите.

Не прошло и двух минут, как дверь распахнулась и в комнату, сильно прихрамывая, вошел очень высокий человек.

«Действительно гусар», – подумал Платон Григорьевич, внимательно разглядывая вошедшего: шапка вьющихся черных волос, ясные карие глаза под густыми, будто нарисованными бровями, лицо доброе, мягкое.

– Борис Дмитриевич, с вами тут хотят познакомиться, – сказал Цезарь Николаевич.

Ладожский издал неопределенное восклицание и вдруг громко застонал, схватившись за поясницу.

– Что с вами, Борис Дмитриевич? – забеспокоился Цезарь Николаевич. – Опять радикулит?

– Сил нет! – выразительно и громко сказал Ладожский. – Сил моих больше нет. Если бы не моя перечница – конец!

Ладожский твердо взглянул в глаза Платону Григорьевичу и торжественным жестом протянул ему какой‑то округлый белый предмет.

– Что это? – немного растерянно спросил Платон Григорьевич.

– Рекомендую, единственное проверенное средство от радикулита. – Ладожский со стуком поставил перед Платоном Григорьевичем белую фаянсовую перечницу. – Не узнаете? – спросил он. – Ресторан «Арарат». Больше таких нет нигде. Обратите внимание на форму. Похищена, признаю совершенно открыто, в сорок шестом году.

– Сколько же лет вы страдаете от радикулита? – спросил Платон Григорьевич.

– Всю жизнь, всю мою горькую жизнь. Только вот перечницей и спасаюсь.

– Он массирует ею крестец, – сказал Цезарь Николаевич. – Утверждает, что это ему помогает.

– И вы никогда серьезно не лечились?

– Лежал в госпитале в пятьдесят втором, в госпитале высшего комсостава. Да, да, я тогда был капитаном войск связи, но счастливая случайность, счастливейшая, я бы сказал, случайность привела меня в этот госпиталь. Проездом был в Москве и прямо на улице меня взял патруль из‑за этого проклятого радикулита.

– Из‑за радикулита? – удивился Платон Григорьевич. – Патруль?

– Да, патруль… Я забыл свою перечницу в гостинице, а меня прямо иа улице скрутило. Жара вокруг, а тут еще боль невыносимая. Я расстегнул ворот – было это прямо против здания Манежа, – и тут патруль. Старший лейтенант, парень кровь с молоком, что ему до чужих страданий, подходит ко мне и просит предъявить документы. Я ему говорю; так, мол, и так, дай человеку спокойно умереть, а он в амбицию. «У вас воротник расстегнут, выстраиваете тут неприличные позы, извольте пройти за мной». Приводит меня в. комендатуру. Сам в кабинет к начальству, докладывает громко, мне слышно из приемной: «Задержали… не по форме… Ведет себя вызывающе…» Потом выходит и говорит: «С генералом будете разтоварибать, хоть застегните ворот!» А у меня и пуговицы нет. Так взяло, что с мясом ее оторвал. Ну, захожу к генералу, а тот пржилой такой, вот вроде вас. «Садитесь, – геворит. – Что с вами, товарищ капитан?» А я ему: «Разрешите стоять, товарищ генерал, боли невыносимые…» – «А что у вас, разрешите узнать?» – «Радикулит, товарищ генерал». – «Радикулит?! Дорогой мой – так и сказал „дорогой мой“, – так у меня же тоже радикулит!»

Платон Григорьевич не выдержал и коротко хмыкнул.