Начались картины.

- Рубенс!- воскликнул капитан, указывая на большую картину.

Николай Иванович поднял голову. Перед ним было изображение Георгия Победоносца, поражающаго дракона. Он прищурился, посмотрел на картину в кулак и произнес:

- Так вот какие Рубенсы-то бывают! Что же, разве для знатока... А то, откровенно сказать, ни красы, ни радости. Просто старая картина.

- Да, стара, очень стара картина, но вы посмотрите, какой экспресион!- кивал на картину капитан.

- Я вижу, вижу, Иван Мартыныч. А только о Рубенсе я больше иначе воображал, потому разговор уж очень большой о нем.

Глафира Семеновна подошла к мужу и шепнула:

- Брось. Что ты перед капитаном серое-то невежество разыгрываешь! Все на Рубенса восторгаются, а ты Бог знает какия слова говоришь.

- Что-ж, я это чувствую...- отвечал супруг.- Я говорю только, что очень старыя картины. Старая, но хорошая, хорошая - поправился он.

- Рубенс жил в шестнадцатый сьекль...- сообщил капитан.

- Боже мой, как давно! В шестнадцатом столетии!- проговорила Глафира Семеновна.- Надо тоже удивляться и тому, как могла так сохраниться картина с того времени.

Далее шли два портрета Тинторе, большая картина Рибалта - Святой иоанн и святой Матѳей, картина Жоанеса, изображающая Аарона.

- Удивительно, удивительно, как все сохранилось! повторяла Глафира Семеновна.

- Шестнадцати сто-ле-ти...- разсказывал капитан.- Но есть и пятнадцати столети. Это Тициан... Он жил в Венеция в пятнадцати столети... четыресто лет.

- В сухом месте картины стояли - ну, и сохранились,- разсуждал Николай Иванович.- Удивительнаго тут ничего нет. А вынеси-ка их на чердак или в подвал, ну и кончено...

Перед портретами королев Бурбонскаго дома он, однако, удивлялся костюмам того времени, указывал жене и говорил:

- А ведь платья-то дамския теперь уж, стало быть, на старинный фасон начали шить. Вон какие стоячие воротники тогда были, и теперь стоячие пошли. И буффы на рукавах, стало быть, старомодный фасон. Вон какия буффы! А ведь это, поди, тоже шестнадцатаго века. Капитан! Из котораго это столетия?- обратился он к капитану, указывая на портрет.

- Пятнадцати... Это Тициан...- был ответ со стороны капитана..- Поль Веронез!- воскликнул он вдруг восторженно и улыбаясь.

Начался ряд женских портретов Поля Веронеза. Далее капитан остановил внимание супругов на картине того-же мастера "Венера и Адонис".

LXXX.

Прошли мимо целаго ряда картин испанской школы. Капитан умилялся перед потемневшим "Прометеем" Хозе Рибера, несколько раз переменял места, указывал Глафире Семеновне на достоинства картины, сбивался с русскаго языка на испанский и говорил без конца, забывая, что она не понимает его речи. Но она, желая угодить капитану и чтобы не показаться невежественной, делала вид, что понимает его речь и восклицала:

- Ах, какая прелесть! Ах, как это живо!

- Чего тут: прелесть! Краски вылиняли, закончено, а она: прелесть!- проговорил Николай Иванович, зевая.

- Веласквец де Сильва!- торжественно поднял руку капитан перед портретом короля Филиппа Четвертаго.- Вы посмотрит, мадам, какой экспресия!

- Да, да, да...- шептала Глафира Семеновна.- Хозе Леонардо!- остановился капитан перед военной картиной этого художника и даже схватил Глафиру Семеновну за руку повыше кисти.- Восторг!- прошептала та, закатывая глазки. Но муж ея уже окончательно скучал, торопил спутников и говорил:

- Не застаивайтесь, не застаивайтесь... хорошенькаго по немножку.

Когда-же начались картины Мурильо, то он на них уж и не смотрел, а стал наблюдать за работой какой-то молоденькой копировальщицы в кокетливо надетой красной испанской фуражечке, пришпиленной к косе бронзовой шпагой.

Начались картины Итальянской школы. Капитан начал читать Глафире Семеновне чут не лекцию об этой школе.