- И мы домой?- задала мужу вопрос Глафира Семеновна.

- Да куда-ж еще? Здесь очень скучно. Поужинать не хочешь?- предложил ей тот.

- И вздумать не могу об еде.

- Здесь никто не ужинает,- заметил супругам Ивановым Оглотков.- Скушайте по груше и запейте холодной сахарной водой. Здесь все из высшаго общества так делают. Это поправляет желудок и дает спокойный сон.

- Ну, сна-то у нас и так хоть отбавляй.

Все прошли буфет и направились через галлерею к выходу.

Галлерея, не ярко освещенная, была запружена дамами. Французский говор так и трещал. Слышны были все больше контр-альто. Изредка только взвизгивали сопрано. Дамы эти были в самых вычурных костюмах. Пудра с лиц их так и сыпалась. Между ними шныряло несколько мужчин, по большей части старичков с самыми масляными улыбками. Один был даже с ручным костыльком и шагал ногой, как поленом. Он очень фамильярно ухватил одну рослую брюнетку сначала за подбородок, а потом за руку выше локтя, а брюнетка еще фамильярнее ударила его веером по плечу.

- Вот можете посмотреть и биржу, о которой я вам говорил,- проговорил доктор супругам кивая на толпу.

Глафира Семеновна поморщилась и сказала:

- Безстыдницы.

Компания вышла в вестибюль.

XXII.

Исполнилось уже двое суток, как супруги Ивановы жили в Биаррице. Хозяева гостинницы достигли своей цели, чтобы супруги Ивановы взяли пансион. После двух десятков напоминаний о пансионе всеми членами хозяйской семьи, Ивановы согласились жить на их полном иждивении, платя за двоих двадцать восемь франков, при чем Николай Иванович выговорил, чтобы комната освещалась непременно лампой, а Глафира Семеновна поставила за непременное условие, чтобы к завтраку и обеду не подавали ни кроликов, ни голубей, а вечером ставили-бы им их собственный самовар, который они купили за двадцать пять франков в улице Мазагран у француза, торгующаго русскими лукошками, берестовыми бураками, чаем, высохшей икрой в жестянках и осетровым балыком, которым можно было гвозди в стену вколачивать.

Теплыя ванны супруги условились брать в заведении, находящемся в самом гулевом месте, около Большого Плажа. Вчера была взята уже первая ванна, при чем Николай Иванович обратился перед ванной к консультации. Консультация заключалась в том, что когда он в ванном кабинете разделся, к нему вошел седенький маленький старичек в серебряных очках и с козлиной бородкой и заговорил по-французски. Говорил он минуты две, но Николай Иванович из его слов ничего не понял. Потом старичек снял с себя пиджак, засучил рукава синей бумажной сорочки и стал ощупывать все тело Николая Ивановича. Нажав на грудь, старичек что-то спросил у него. Тот не понял, о чем его спрашивают, но отвечал на удачу "вуй". Старичек покачал головой, погрозил ему пальцем и вторично налег ладонью, но уж на живот, и снова что-то спросил. Николай Иванович опять ничего не понял, но для разнообразия отвечал: "нон".

Старичек опять покачал головой, снова погрозил ему пальцем, поклонился, протянул руку и проговорил:

- Cinq francs, monsieur...

Пять франков были уплочены. Затем была взята теплая ванна.

Выходя из ванны, Николай Иванович призадумался. "Спрашивается, что-же этот старикашка головой-то качал и пальцем мне грозил, когда щупал меня? разсуждал он. Должно быть, у меня что-нибудь внутри не в порядке. Чего-нибудь не хватает или что-нибудь с своего места сдвинулось. Надо будет у доктора Потрашова спросить".

Встретившись после ванны с женой, он сказал ей:

- А я перед ванной консультировался с здешним... чорт его знает, кто он. Должно быть, доктор, что-ли... Такой седенький маленький и борода, как у козла.

- Что-же он тебе сказал?- спросила жена.

- А кто-ж его знает, что он сказал! Ведь он француз. Говорил много и говорил по-французски, так разве я могу понять? Но, должно быть, что-нибудь нехорошее, потому что качал головой и грозил мне пальцем.