- Балбесов! Мишка Балбесов был здесь в Биаррице.

- Кто такой?- спросил доктор.

- Михаил Иваныч Балбесов. Мусорный подрядчик. Подрядчик по очистке мусора и снега в Петербурге. Вот его подпись: Мишель Балбесов. Какова цивилизация-то! Мусорщики русские по Биаррицам ездят. Надо расписаться и мне. Без этого нельзя. Пускай знают, что и мы были.

Он вынул из кармана карандаш и начертал на стене:

"Николай Иванов с супругой из Петербурга".

- На Везувии расписывались, в Помпее расписывались, в Ватикане расписывались, так как-же в Биаррице-то нигде не расписаться!- продолжал он.

- Везувий или железнодорожная будка!- попробовала заметить жена.

- Плевать! Пускай нас и на Везувии и на Атлантическом океане знают.

Но вот подошли вагоны трамвая, вернувшиеся из Байоны и публика стала садиться в них. Вагоны были открытые и закрытые. Около них бродили девочки-цветочницы и продавали букетики фиалок, белой и красной гвоздики. Оне так упрашивали поддержать их коммерцию, что на просьбы их нельзя было не согласиться. Супруги Ивановы и доктор с теткой, севшие в открытом вагоне, чтоб видеть дорожные виды, мимо которых придется проезжать, также украсились цветами. Мужчины взяли красныя гвоздики в петлички, а дамы букетики фиалок, при чем тетка Потрашова, мадам Закрепина, взяла два букетика один из них прикрепила к ошейнику собаченки, говоря:

- О, эта собака также с развитым вкусом. Вы не поверите, как он любит цветы! Он не только нюхает их, но и ест. Да вот вам... Бобик... Возьми...

Старуха Закрепина протянула своему песику фиалку. Он понюхал и тотчас-же сжевал их. Старуха продолжала:

- Вы знаете, он вегетарианец. Как это ни странно вам покажется, но от мяса он отворачивается и положительно любит яблоки, груши и сливы. Надо вам сказать, что на святках я делаю моим собакам елку. Такую-же елку, какую делают детям. Украшаю ее свечами, фонариками, конфектами, пряниками и говядиной. Сырой говядиной, которую я привешиваю маленькими кусочками к елке. И что-же вы думаете? Другим моим собакам сырой говядины только подавай, а Бобка мой только конфекты, пряники и фрукты ест, а к говядине не прикасается.

- Вы собакам елку делаете?- удивилась Глафира Семеновна.

- Делаю, душечка... И если-бы вы видели, как оне радуются на нее! Прыгают, лают.

Поезд тронулся. Он ехал по морскому берегу. Простиралась необозримая ширь океана, на синеве которой виднелось беленькое пятнышко паруснаго судна, вышедшаго из впадающей близ Байоны в океан реки Адур. Но вот море загородила громадная гостинница Пале-Биарриц, приспособленная под номера из дворца бывшей французской императрицы Евгении, которая когда-то здесь и проживала. Направо Отель Континенталь. Поезд катит уже по улице Королевы Виктории. Слева опять показывается океан.

- Вот где Байона...- указывает доктор своим спутникам в морскую даль, по направлению к мелькающему вдали судну.

Проехали мимо ослепительно белеющейся на солнце русской церкви. Вот ванны из маточнаго разсола - Терм Салинь. Трамвай выходит на Байонскую дорогу. Сначала направо и налево пустырь с надписями, что продаются участки земли. Попадается лесок, а за ним небольшие домики-особнячки, очень веселенькие, утопающие в зелени садиков. Это местность, называемая Англе. Здесь поезд останавливается и забирает пассажиров, ожидавших его в такой-же буточке, как и в Биаррице. И здесь слепые нищие. Один убийственно гнусит на кларнете, другой пилит на скрипке. Опять девочки с цветами. Англе - пол-дороги. Поезд продолжает путь и уж бежит по старой Испанской дороге. То там, то сям между огородами встречаются полуразвалившиеся жалкие домики, около которых стоят обыватели в синих праздничных туго накрахмаленных блузах и покуривают трубки. Женщины в высоких белых чепцах, в пестрых передниках и со сложенными на животах руками, стоящия около блузников, тупо смотрят на мчавшийся поезд.

- Сейчас Байона.