- Ах, вот что! Мерси... Ничего... Нон нон... Ля тет не болит... и глаз не болит...- бормотал Николай Иванович.- Как глаз, Глаша, по-французски? Переведи ему.

Глафира Семеновна, как могла, перевела брюнету, что муж ея здоров, что у него не болит ни голова, ни глаз, ни нос.

- Благодарю, мадам. Теперь все...- еще раз поклонился брюнет.

Глафира Семеновна улыбнулась ему и ждала, что теперь он к ней обратится с какими-либо вопросами о ея купанье, и уж приготовила слова для описания ея костюмов - костюм руж е костюм жонь фонсе - но он поднялся со стула и удалился от стола, направляясь к выходу из столовой.

- Что-же он про меня-то, дурак он эдакий!..- чуть не со слезами в голосе проговорила она.- Про меня-то ничего и не разспросил. Сегодня с меня даже сам принц снял фотографию.

- Да ведь уж ты ему про себя разсказала. Разсказала и карточку свою дала...- сказал супруг.

- Но я ему хотела разсказать про мои костюмы, про фотографии... Ведь четыре снимка.

- А костюмы твои он сам вчера видел. Ведь он здесь, в Биаррице, живет и наверное вчера и сегодня был на Плаже, когда ты купалась. А физиономию твою и все остальное он разглядел, пока против нас за тем столиком сидел.

- Все равно, он должен был больше поинтересоваться. Невежа! А как переврет?- негодовала Глафира Семеновна.

- Не переврет. Они мастера. Они с такой прикрасой отпечатают, что потом не распознаешь даже, ты-ли это. Ну, чего ты насупилась-то? Должна радоваться,- проговорил Николай Иванович, хлопнул рукой по столу и радостно прибавил:- Вот мы с тобой, Глашенька, и во французскую газету попадем! Ура! Знай Ивановых! Хочешь, может быть, по сему случаю бутылочку шампанскаго выпить с муженьком? Здесь шампанское недорого.

- Ну, вот... Чтобы второй глаз потом подбить?- огрызнулась супруга.- Где карточка-то его? Как газета называется, в которой он пишет?- спросила она, и когда муж подал ей карточку, она прочла:- "Le Vent de Paris"... "Парижский Ветер". Уж и газета-же!

- Такие и сюжеты для себя подбирает. Ведь наши и сюжеты ветреные.

- Твой ветреный, а свой сюжет я за ветренность не считаю.

Они поднялись и стали уходить из столовой к себе в комнату. Жили они во втором этаже. Поднимаясь по лестнице, Николай Иванович сказал:

- Жалею, что я про тюленя слух не пустил или про китенка, которые мне во время купанья глаз подбили. Тогда сюжет-то был-бы занимательнее для газеты. Молодой русский, ушибленный во время купанья китом, ударившим его в глаз своими усами. Каково?

- Ах, оставь пожалуйста! Уж и так мне твое вранье и хвастовство надоело!- закончила Глафира Семеновна.

XLIII.

Вчера и сегодня утром Глафира Семеновна так была набалована вниманием к себе биаррицкой приезжей публики, что не на шутку стала считать себя знаменитостью, а потому холодное отношение репортера "Le Vent de Paris" положительно опечалило ее.

- Дурак!- пробормотала она, входя к себе в комнату.- Интересуется подбитым глазом пьянаго человека, и ноль внимания на женщину, с которой даже принцы, настоящие принцы собственноручно снимают фотографии. Теперь, может быть, моя фотография по всей немецкой земле распространится, а он даже ни с одним вопросом ко мне не обратился. Спроси он меня хоть о чем-нибудь - я сейчас-бы ему ввернула, что мосье ле-прянс так и так... фотографи! А еще француз! Гражданин дружественной нам нации.

- Душечка, да ведь он видел все это на Плаже... Я про корреспондента... Так чего-же ему так уж особенно-то тебя разспрашивать?- выгораживал репортера Николай Иванович.

- Молчать! Что ты понимаешь! Ты идол. Деревянный истукан.

И Глафира Семеновна накинулась на мужа.

Николай Иванович видел, что жена расходилась, и не возражал ей. Сидя в кресле, он дремал после сытнаго завтрака и даже издал уже легкий всхрап.