|
Когда и кто училъ ее этимъ премудрымъ штукамъ — никто не помнитъ. Кажется, полковникъ, когда былъ безработнымъ, скуки ради, объяснялъ внимательно жолтыми топазами, не мигая смотревшей на него собаке, что у газетчика въ ларьке на place de la Gare есть разныя Русскiя и французскiя газеты. Есть «Возрожденiе», где редакторомъ Петръ Бернгардовичъ Струве, другъ Добровольческой Армiи, и есть «Последнiя Новости», где редакторомъ Павелъ Николаевичъ Милюковъ — врагъ Добровольческой Армiи, есть газета «Liberte» — хорошая газета и есть газета «L'Humanite», очень даже скверная газета. По утрамъ надо приносить газету «Возрожденiе». Полковникъ подносилъ къ носу Топси еще влажный, утреннiй номеръ и давалъ его нюхать. Топси слегка воро тиланосъ — пахло совсемъ невкусно — типографской краской, — но брала, брезгливо поджимая губы и языкъ и морщась, свернутый номеръ и покорно шла за полковникомъ. Потомъ она научилась делать это самостоятельно. Газетчикъ давалъ ей нужную газету, получая отъ полковника разсчетъ по окончанiи месяца.
Топси выбежала за калитку крошечнаго палисадника, по узкой дорожке, покрытой асфальтомъ, пробежала къ воротамъ, мимо маленькихъ, еще спящихъ дачъ и свернула на rue de la Gare. Моросилъ мелкiй дождь. Непрiятная была погода. «Людямъ хорошо», — думала Топси, — «у нихъ есть зонтики, а какъ я донесу газету, не промочивъ ее? Полковникъ опять будетъ ругаться, а «мамочка» выгонитъ изъ теплой комнаты отъ «саламандры», и будетъ ворчатъ, что отъ меня пахнетъ псиной… Эхъ, жизнь собачья!..» Поднявъ на спине ершомъ шерсть, Топси, бежала знакомыми улочками, избегая place du Marche, где всегда бывали собаки, и где жилъ отвратительный кобель Марсъ, длинный, на короткихъ лапахъ, съ жесткою, какъ щетина, во все стороны торчащею шерстью шоколаднаго цвета и съ мордой, такъ заросшей волосами, что еле были видны черные глаза. И это чучело морское, говорятъ, — люди, конечно, говорятъ — очень модная собака!.. Этотъ негодяй не пропускалъ ни одной корзины съ салатомъ, или картофелемъ, ни одной груды кочановъ цветной капусты, положенныхъ подле ларьковъ на рынке, чтобы ихъ не опрыскать. Завидевъ Топси, деловито бегущую съ газетой въ зубахъ, онъ норовилъ наскочить на нее сзади и оседлать ее своими безобразными, короткими лапами. Онъ тогда тяжело дышалъ, какъ толстый старикъ, и длинный красный языкъ торчалъ изъ безобразной, косматой, шерстистой морды, какъ флагъ революцiи надъ лохматыми головами пролетарiата. Надо было увернуться, огрызнуться, можетъ быть, даже и хватить зубами нахала, а какъ это сделать, когда газета зажата въ пасти и нельзя ее выронить на грязной дороге? У газетнаго ларька стоялъ Лимонадовъ. Топси знала его. Это былъ пожилой господинъ, поэтъ, кажется, единственный Русскiй, съ кемъ полковникъ никогда не раскланивался. Говорятъ: — большевикъ!.. Топси было непрiятно становиться при немъ на заднiя лапы, опираясь передними о край прилавка и ждать, когда торговецъ достанетъ нужную газету. Лимонадовъ о чемъ то говорилъ съ газетчикомъ, кивая головою на собаку, и оба смеялись. Продавецъ подалъ газету Топси. Той хотелось поскорее отделаться отъ непрiятной компанiи, и она, схвативъ газету клыками, и стараясь возможно меньше намочить ее на дожде, опрометью бросилась отъ прилавка. Лимонадовъ и газетчикъ провожали ее почему то дружнымъ хохотомъ. «Мерзавцы!..» Полковникъ ждалъ въ «мамочкиной» комнате, где кипелъ на примусе коричневый кофейникъ и пахло керосиномъ, кофе и булками. Тамъ сиделъ совсемъ готовый, чтобы идти на работу Мишель Строговъ въ каскетке на затылке, и, держа обеими руками большую тяжелую чашку, пилъ горячiй кофе. Топси, какъ это и полагалось по ея собачьему ритуалу, открыла лапой притворенную дверь, подбежала, любезно извиваясь всемъ теломъ и виляя короткимъ, обрубленнымъ хвостомъ, къ полковнику, села передъ нимъ, осторожно толкнула его лапой и подняла голову съ газетой. |
