— Все отъ Бога, мамочка, — стараясь говорить кротко, говорила ей вследъ Ольга Сергеевна.

— Это какъ «винтики».. Куда, въ какую сторону повернутся. На тебя или на меня… А вотъ откроютъ ихъ, и умирать не придется. Сколько пожелаетъ человекъ, столько и проживетъ.

Противны и жутки были такiя речи въ устахъ человека, уже стоявшаго одною ногою въ гробу.

V

Пронзительный звонокъ будильника въ комнате Мишеля Строгова пробуждалъ и Неонилу Львовну. Она, кряхтя и охая, поднималась съ широкаго ложа и, шлепая туфлями, шла къ столу разжигать керосиновый примусъ. Она готовила на всю семью утреннiй кофе.

Только полковникъ Георгiй Димитрiевичъ Нордековъ продолжалъ спать крепкимъ сномъ не знающаго заботъ человека. Онъ уверялъ, что никакой шумъ, если только онъ лично его не касается не можетъ помешать ему спать. Онъ разсказывалъ, что на войне онъ спалъ крепчайшимъ сномъ подъ грохотъ канонады и трескъ разрывающихся снарядовъ, и моментально вскакивалъ едва чуть слышно рипелъ подле него полевой телефонъ.

Полковникъ Георгiй Димитрiевичъ былъ человекъ военный. Точно съ того дня, какъ затянули его въ кадетскiй мундирчикъ, онъ выковался въ подлиннаго солдата и ничто не могло поколебать или изменить его солдатской души. Какъ раньше онъ твердо верилъ въ правоту отступленiй «по стратегическимъ соображенiямъ», не сомневался въ томъ, что они победили бы, если бы не проклятая революцiя, такъ и потомъ, «сменивши вехи», снявъ лозунги: — «за веру, царя и отечество» и заменивъ ихъ сначала: — «за учредительное собранiе», потомъ: — «за единую, великую, неделимую Россiю» и, наконецъ: — «за нацiональную Россiю» онъ ни на минуту не сомневался въ правоте своего дела и въ правильности работы «вождей».

Крепкiй, пятидесятилетнiй сангвиникъ, въ меру пополневшiй, съ красивымъ, холенымъ, всегда чисто выбритымъ, розовымъ лицомъ, съ густыми волосами, причесанными на проборъ, онъ былъ ловокъ и строенъ безъ всякой гимнастики. Членъ многихъ офицерскихъ объединенiй, председатель своего полкового объединенiя, неутомимый посетитель всехъ обедовъ, банкетовъ, чашекъ чая, лекцiй, внимательный и восторженный слушатель речей на нихъ произносимыхъ — онъ съ детскою пррстотою верилъ во все, что тамъ говорилось.

Жидовская тракспортная контора, где онъ служилъ, возка ящиковъ съ таможни и на таможню, проверка коносаментовъ и накладныхъ, ловкое сованiе франковыхъ монетъ въ руку весовщикамъ — это все было временное. Это не была жизнь. Просто дурной сонъ. Жизнь начиналась тогда, когда они собирались въ задней комнате третьеразряднаго французскаго ресторана, где для этого случая развешивали по стене Русскiй флагъ, портреты «вождей» и полковые флюгера, когда человекъ семьдесятъ пожилыхъ людей въ скромныхъ черныхъ пиджакахъ по команде старшаго «господа офицеры» прекращали разговоръ и куренiе и вытягивались у своихъ стульевъ, и входилъ генералъ въ такомъ же пиджаке, какъ и они. Тогда начинались воспоминанiя, речи, старые анекдоты старыхъ временъ. И точно хорошее вино, чемъ старее становились они, темъ крепче чувствовались. На этихъ обедахъ всегда была бодрость веры въ завтрашнiй день — и… въ конечную победу. На нихъ говорили о Россiи. Они еще не смели петь Русскiй гимнъ. Одинаково воспитанные и равно пришибленные судьбою они были разныхъ убежденiй и считали неделикатнымъ что нибудь навязывать другому. Пели полковыя песни, песни войны и съ блестящими отъ выступившихъ слезъ глазами слушали речи ораторовъ. Это и была настоящая жизнь. Все остальное былъ дурной кошмарный сонъ.

Вчера въ день ихъ училищнаго праздкика ихъ собралось сто двадцать человекъ. Маленькiй крепкiй, бритый генералъ (онъ былъ среди нихъ старшимъ и по выпуску и положенiемъ) отчетливо, чеканя слова говорилъ съ большимъ подъемомъ страстную речь.