XVII

Какъ это вышло потомъ никто толкомъ не могъ объяснить, но въ этотъ день, при посредстве ассоцiацiи Революцiонной кинематографiи по театрамъ, находящимся въ ведеиiи Ленинградгубоно, по многимъ частнымъ театрамъ и даже совсемъ маленькимъ кинематографамъ при Домпросветахъ, рабочихъ клубахъ, государственныхъ предпрiятiяхъ и учрежденiяхъ была разослана для проэкцiи фильма и все, что къ ней полагается — то есть афиши, плакаты и программы.

Такимъ образомъ было то, чего раньше не бывало: — въ «Астарте«, «Ампире«, «Великане«, «Гиганте«, «Колизее«, «Светлой Ленте«, «Теремке«, «Демоне, «Доме красной армiи и флота», «Лешемъ», «Рабкоре«, и еще кое где шла одна и таже фильма — «Приключенiя ударника въ заграничной поездке на пароходе «Украина». Ни заглавiемъ, ни внешнимъ видомъ, ни афишами и анонсами она никакихъ подозренiй не внушала и была всюду принята съ полнымъ доверiемъ. На ней были клейма «Гос-кино». Она была «тонъ фильмой».

Нордековъ и Парчевскiй не безъ волненiя входили бъ громадный кинематографъ «Солейль» на проспекте 25-го октября противъ Гостинаго Двора.

Все тутъ было совершенно такое же, какъ въ кинематографахъ Парижа, Берлина и другихъ большихъ городовъ. У входа горели яркiя электрическiя вывески. Толпа была на улице. Милицейскiй стоялъ для порядка. У кассы былъ хвостъ, въ дверяхъ давка. Громадный залъ, какъ везде въ кинематографахъ былъ пестро раскрашенъ въ какомъ то дурящемъ голову кубистическомъ стиле. Только у публики костюмы были много проще, чемъ въ Европейскихъ городахъ. Толстовки, красноармейскiя гимнастерки, пиджаки на рубашкахъ безъ воротниковъ и галстуховъ, просто рубашки, простоволосыя, стриженыя девицы съ голыми ногами въ башмакахъ, все это было, какъ и на улице и знаменовало и бедность и подчеркнутое опрощенiе. И пахло не такъ чтобы хорошо: — давно не мытымъ теломъ, потомъ, сквернымъ табакомъ, виннымъ перегаромъ … Иногда проходила струя духовъ и душистой пудры и еще сильнее подчеркивала общiй дурной запахъ, шедшiй отъ Ленинградской толпы. Больше было развязности въ толпе, чемъ это привыкъ видеть въ кинематографахъ такого рода Нордековъ. «Зощенкой пахнетъ», — шепнулъ ему на ухо Парчевскiй, котораго не покидало его хорошее настроенiе духа. Но ничего страшнаго или особеннаго не было въ этой толпе. Впереди Нордекова девицы угощались «ирисками», отъ нихъ пахло ванилью и Нордековъ неволько вспомнилъ лекцiи полковника Субботина на Россiйскомъ острове.

И какъ везде, когда наступила темнота, на экране появились обычные заголовки названiй фирмы, авторовъ, артистовъ.

«Госкино» показывало снимки, снятые заграницей. Жизнь буржуазiи въ капиталистическихъ государствахъ, лишенныхъ большевицкаго разума и свободы.

Громкоговоритель давалъ поясненiя, иногда самъ герой фильмы вставлялъ свои речи и разсказывалъ о своихъ впечатленiяхъ въ городахъ Западно-европейскихъ государствъ.

«Ударникъ» рабочiй Мартынъ Галеркинъ, — онъ игралъ подъ Шарло Чаплина, — былъ оттертъ Лондонскою толпою отъ своихъ товарищей и заблудился въ Лондоне.

Къ великому удивленiю Нордековъ скоро призналъ въ ударнике никого другого, какъ Фирса Агафошкина.

Мартынъ Галеркинъ пояснилъ, что съ нимъ происходило:

— Зашелъ, граждане, въ банкъ. Даю советскiе червоцы, чтобы разменять, значитъ, на ихнiе фунты, надо мною смеются … He принимаютъ въ ихнемъ буржуазномъ банке нашихъ трудовыхъ рабочихъ сигнацiй … Жрать охота, кругомъ рестораны, пожалуй что и почище нашихъ столовокъ, тутъ тебе магазины и въ нихъ — окорока, колбасы, гуси, куры, утки, откуда только все это берется? He иначе, какъ нашъ рабочiй союзъ имъ это все посылаетъ черезъ Внеш-торгъ.