На экране еще стояла доска съ заповедями фашиста, когда вдругъ тоненькой огненной ленточкой где то вдали загорелась строчка, она стала быстро накатываться, приближаясь, становясь все ярче и больше и вместо первой заповеди фашиста стала большая огненная надпись:

1) За веру, Царя и Отечество. Все остальное суета суетъ.

Галеркинъ прочелъ эти слова и низко поклонился имъ.

— Святыя между прочимъ слова, — прошепталъ онъ, — давно забытыя, а какiя чудныя слова!

И сейчасъ же въ глубине народилась и понеслась на экранъ другая, за ней третья, тамъ четвертая и дальше строчки и стали выстраиваться на место заповедей фашиста.

2) До издыханiя будь веренъ Государю и Отечеству. Убегай роскоши, праздности и корыстолюбiя, ищи славу черезъ истину и добродетель.

3) Два воинскихъ искусства: — первое — глазомеръ, второе — быстрота.

4) Зри въ части семью, въ начальнике отца, въ товарищахъ братьевъ.

5) Родство и свойство съ долгомъ моимъ: — Богъ, Государь, Отечество.

6) Работать быстро, споро, по Русски.

7) Терпи! На службу не напрашивайся, отъ службы не отказывайся.

8) Смотри на дело въ целомъ.

9) Дерзай.

10) Помилуй Богъ! Мы Русскiе! Возстановимъ по прежнему веру въ Бога Милостиваго! Очистимъ беззаконiе! Вы — Русскiе!

Эти надписи, крупныя, яркiя, огнями горящiя, четкiя, ясныя, не вызывающiя никакихъ сомненiй кричали о самой подлинной контръ-революцiи. Все растерялись сидели какъ пришибленные, ждали громовъ, но вместо кихъ въ театре стала мертвая, напряженная, жуткая тишина.

Въ эту тишину внушительно и страшно, потрясая до самаго сердца вошли громко сказанныя съ экрана Галеркинымъ слова:

— Вы русскiе!! …

XIX

«Гос-кино показываетъ новое изобретенiе: — теле-визоръ. Тонъ фильмъ».

На экране былъ радостный светлый видъ. Розовыя скалы и горы, кусты кактусовъ и алоэ, и между ними въ Русскихъ красивыхъ старинныхъ костюмахъ Царскихъ сокольниковъ стоялъ хоръ. Нордековъ сейчасъ же призналъ и видъ — то былъ Россiйскiй островъ, и хоръ — это былъ ихъ Гласовскiй хоръ.

Теноръ Кобылинъ, — какъ было не узнать его и его нежнаго, за душу берущаго голоса! — вышелъ впередъ и звонко и нежно, протяженно, сжимая сердце сладкимъ восторгомъ произнесъ:

Басы и баритоны великолепнаго хора подхватили дружно и мягко:

Могучiй, красивый басъ — какъ напомнилъ онъ Шаляпина! — завелъ песню, ясно выговаривая слова:

Голоса хора еще звенели, когда запевало продолжалъ песню:

Хоръ дружно взялъ:

Въ жуткой, могильной тишине, где въ смертельномъ страхе замерли люди, где холодели отъ ужаса сердца былъ зловеще спокоенъ голосъ красоты несказанной,

Хоръ пелъ припевъ. Въ зале съ затаеннымъ дыханiемъ ожидали продолженiя безумно смелой песни.

Кое-кто тихонько, согнувшись, по темному корридору крался къ выходу. Сверкнула светомъ прiоткрытая дверь. Въ догонку уходившимъ отъ греха подальше неслось:

Теноръ запелъ сладкимъ стономъ.

Глухой говоръ и возмущенные крики покрыли голоса хора:

— Довольно! …

— Бросить надо! … Гады! …

— Буржуйская песня!

— Это, граждане, что же за провокацiя такая. Чего же это милицiя такое допускаетъ?

— Имъ это шутки для собственнаго самоуслажденія, а намъ ответъ держать придется.

Пустили светъ. Зрители поднимались темнымъ валомъ. Крики возмущенiя не прекращались. Визжали советскiя барышни. Испуганнымъ стадомъ публика шарахнулась къ выходамъ.