Говорили … Где-то на Волге нашли въ роднике вырезанное изъ дерева изображенiе Христа. И будто ходившiе къ этому роднику богомольцы разсказывали, что видели въ воде колодца подле этого родника св. Николая Чудотворца на коне. И то, что никогда св. Николая Чудотворца не изображали коннымъ, толковалось богомольцами, какъ особое предзнаменованiе.

Св. Николай Чудотворецъ всегда почитался, какъ защитникъ и печальникъ о Русской земле и то, что онъ селъ на коня, показывало, что онъ ополчился на брань за Русскiй народъ. И говорили, что коммунистамъ пришелъ конецъ …

Все это было очень непрiятно и тревожно для управленiя Петрокоммуны. Приближалось 25-ое октября. День знаменательный, день захвата власти большевиками и по установленному обычаю день — табельный и нарочито празднуемый въ Ленинграде. Къ этому дню готовились шествiя. Советскiе служащiе и рабочiе должны были собираться по районно и идти со своими красными знаменами торжественной процессiей къ могиламъ жертвъ революцiи. Проспектъ 25-го октября убирали флагами и плакатами, мели и чистили, но обычнаго, хотя и принудительнаго подъема въ населенiи не ощущалось. Ждали въ этотъ день чего-то особеннаго и боялись идти.

Была во всемъ городе придавленность и страхъ событiй, надвигавшихся и неотвратимыхъ. Много говорили о Боге, о Его силе и Его гневе. Въ церквахъ было больше, чемъ обыкновенно, молящихся.

XXI

Октябрьскiй день былъ теменъ и хмуръ. Морозило и была гололедка. Съ утра попархивалъ снежокъ. Черныя, чугунныя статуи на Аничковскомъ мосгу были точно тонкимъ Оренбургскимъ пуховымъ платкомъ, накрыты снеговымъ узоромъ. Было холодно, скользко, но сухо. Мостовыя были покрыты зеленоватою жесткою грязью. Весь Ленинградъ, и старые и малые, сгонялись порайонно, чтобы составить внушительныя колонны. Части красной армiи подходили со своими музыкантами. Многiе заводы пришли съ заводскими оркестрами. Въ сумеркахъ рождающагося дня, то тутъ, то тамъ раздавалась музыка. Играли Марсельезу, Интернацiоналъ и марши. Команды распорядителей звучали громко и властно. Намерзшiе, съ утра ничего не евшiе служащiе, плохо одетые, съ недовольными, хмурыми лицами топтались на мостовыхъ, ожидая приказа идти.

Нордековъ присматривался къ толпе. За эти дни онъ понялъ, что было бы очень опасно жить въ Петербурге въ гостиннице, еще того хуже было бы устроиться въ уплотненной квартире, быть всегда съ советскими людьми и на людяхъ. Тамъ неизбежно онъ сталъ бы предметомъ любопытства, наблюденiй, возможио, разспросовъ. Тамъ каждый его промахъ вызвалъ бы доносъ, слежку и арестъ. Но въ ихъ «экстерриторiальномъ» доме, въ риге, подле деревни Коломягъ — онъ былъ въ полной безопасности. Его могъ выдать только костюмъ, но костюмъ былъ по-советски безупреченъ. Онъ самъ и стоявшiй неподалеку отъ него Парчевскiй такъ сливались съ толпой, что признать въ нихъ пришлыхъ было невозможно. Верно сказалъ незнакомецъ, ихъ выдавали только глаза. У всехъ кругомъ-глаза были усталые и потухшiе. Въ нихъ отразилось, что все эти шествiя, процессiи, пролетарскiе праздники давно смертельно надоели. Никакого революцiоннаго пафоса не замечалось. Шли по тяжелой обязанности, исполняя нудную повинность. Старики совсемъ завяли, молодежь бодрилась. Кругомъ точно собаки-овчарки подле барановъ сновали распорядители, носатые, подрумяненные морозомъ брюнеты. Они покрикивали, устанавливая порядокъ. Къ нимъ то и дело подъезжали велосипедисты, сообщавшiе о томъ, что делается въ соседнихъ районахъ и когда можно будетъ трогаться … Собирались по заводамъ и предпрiятiямъ. Гидромеханическiй заводъ «Пожарное дело» съ улицы Скороходова пришелъ по улице Белинскаго и сталъ сзади рабочихъ завода «Транспортъ» съ проспекта Энгельса. Какой-то молодой человекъ съ горящими, какъ угли мрачными глазами отыскивалъ бумажную фабрику «Возрожденiе».

Впереди заиграли «Интернацiоналъ».