Подъ это бодрое и лихое пенiе все какъ-то подтянулись. Шагъ сталъ ровнее, взяли ногу. Молодой распорядитель подсчиталъ: — «левой, правой, разъ, два» … Головы поднялись. Стали прислушиваться. Хоръ въ толпе перешелъ ко второму колену марша и красивымъ переливомъ продолжалъ:

Съ силою, полными, далеко несущимися голосами продолжали:

Заверещали свистки милицейскихъ … Кто-то побежалъ, подбирая полы длинной шинели, къ Инженерному Замку. Въ толпе началось смятенiе. Одни устремились впередъ, подальше отъ этой смелой песни, другiе проталкивались назадъ. Переднiе, поддавшись обаянiю лихой и бодрой песни, смело и гордо шагали въ ногу, подъ ясное и все более и более воодушевленное пенiе:

Изъ двора Инженернаго Замка рысью выезжалъ эскадронъ конной милицiи. Кое-кто, шедшiй за хоромъ, бросился бежать. Была страшная давка и смятенiе. И только маленькая кучка словно очарованныхъ пенiемъ людей бодро шла впередъ навстречу выстраивавшему фронтъ эскадрону, и особенно ярко, звонко и смело гремелъ на все поле дружный хоръ:

Эскадронъ пробился черезъ толпу бегущихъ и, выстраивая фронтъ и разгоняя прижимающихся къ домамъ и решеткамъ садовъ людей, рысью пошелъ на поющихъ. Песня не смолкала. Она неслась дерзкимъ неудержимымъ вызовомъ.

Внезапно развернулся и яркой молнiей блеснулъ въ сумрачномъ воздухе, въ снегу и туманахъ октябрьскаго Петербургскаго дня, сверкая сквозь снеговую кисею

и колеблясь въ призрачкыхъ тонахъ большой Русскiй Бело-сине-красный флагъ …

— Маршъ-маршъ, — скомандовалъ остервенелый краскомъ и выхватилъ изъ ноженъ шашку.

Люди, стоявшiе на окраине сада Марсова поля, давно услышавшiе пенiе, повернулись лицомъ къ Садовой. Между голыхъ кустовъ, на покрытыхъ тающимъ снегомъ буро-зеленыхъ газонахъ, вдоль набережной Мойки, везде были растерянныя, не знающiя, что делать толпы. Все въ этотъ мигъ атаки замерло и смотрело съ ужаснымъ, волнующимъ вниманiемъ, какъ начнется чекистская рубка.

И вдругъ — «а-а-аххъ» … стономъ пронеслось надъ толпами.

Весь эскадрокъ, точчо сраженный какою-то сверхъестественною силою, все люди и лошади, будто оне разомъ подскользнулись на мокрыхъ и скользкихъ торцахъ упали на землю и такъ и остались лежать на ней совершенно недвижимые. Никто не смотрелъ, что было дальше, куда девался Русскiй флагъ, куда скрылись дерзкiе певцы, но все, какъ заколдованчые, смотрели на темный валъ изъ людскихъ и конскихъ телъ сраженныхъ неслышной и невидимой силой и легшихъ неподвижиою грядою поперекъ «улицы 3-го iюля».

Такъ, когда-то, въ 1917-мъ году, 3-го iюля, на Литейномъ проспекте подкошенные большевицкимъ залпомъ, легли поперекъ проспекта доблестные Донскiе казаки. Въ память этой бойни большевики назвали большую Садовую улицу «улицею 3-го iюля». Она напомнила о себе. Она отомстила за казаковъ.

Объ этомъ невольно думали въ толпе, расходившейся съ церемонiи. Думали и боялись своихъ думъ, воспоминанiй и надеждъ … Говорить, ничего не говорили … Самыя думы были страшны …

«Богъ вернулся къ Северной столице … Замолила наши грехи передъ Господомъ Казанская Божiя Матерь … Огонь поядающiй настигъ на улице злыхъ гонителей и насильниковъ …»

Думали, мысленно, потаечно молились и молчали, молчали, молчали … Въ эти дни въ Петербурге была такая тишина, какой никогда со времени существованія Северной столицы въ ней не было.

Тишина ожиданiя..

И такъ отвечали этой тишике хмурые, темные, туманчые, последнiе дни октября съ темнобурымъ низкимъ непрозрачнымъ небомъ съ мелко моросящимъ дождемъ, съ тьмою надъ городомъ, съ тусклымъ мерцанiемъ съ утра зажженныхъ фонарей.

XXII

Праздникъ 25-го октября въ Москве праздновался гораздо торжественнее и оживленнее, чемъ въ Петербурге.