Никто ее не понялъ. Непонятная тревога охватила Ольгу Сергеевну.

— Что готово?… — спросила она.

— Собачки ваши.

— Что такое вы сделали съ собачками? — грозно подступая къ Леночке, сказалъ Нордековъ.

— А вотъ, сами смотрите.

Леночка подняла подушки и пледъ, на которыхъ сидела. Подъ ними оказалась корзина. Въ ней неподвижными, жалкими, точно сморщенными комочками лежали щенята. Леночка взяла корзину за край и вытряхнула ихъ на землю.

Первый лучъ солнца упалъ на нихъ. Съ жалобнымъ повизгиванiемъ, плача, крутилась подле нихъ Топси. Она точно жаловалась кому то на людскую жестокость и несправедливость.

— Леночка, да что же это значитъ?.. Какъ ты могла только, — съ нечеловеческимъ страданiемъ въ голосе крикнула Ольга Сергеевна.

— Да ведь вы хотели отделаться отъ нихъ… Ну, я и решила вамъ помочь. Закутала ихъ чемъ могла поплотнее, чтобы имъ никакъ дышать было невозможно… Села… Сижу… Слышу, чуть пищатъ… Возятся… Тоже и имъ, значитъ, умирать не сладко… Ну а потомъ затихли… Вы и про кунака пропеть не успели, а они уже готовы. Жмуриками стали… Теперь только закопать и вся недолга. Развязала я васъ.

— Действительно… развязала, — со слезами въ голосе воскликнула Ольга Сергеевна.

Напряженное молчанiе было въ палисаднике. Все толпились подле щенятъ. Дружко даже снялъ шляпу; Никто не поднималъ глазъ на Леночку. У всехъ была одна мрачная, больная, страшная и острая мысль: — «совдепка»…

— Мне въ глаза Топси будетъ стыдно смотреть, — тихо сказалъ полковникъ.

Никто ничего не возразилъ. Головы опустились ниже. Изъ толпы этихъ пожилыхъ, потрепанныхъ жизнью, видавшихъ всякiе виды людей, отделился Мишель Строговъ. Онъ твердыми шагами подошелъ къ Леночке и, протягивая ей руку, сурово сказалъ:

— Я уважаю васъ, Леночка. Вы настоящiй человекъ…

Его слова точно вывели всехъ изъ вдругъ охватившаго ихъ столбняка. Все засуетились и стали прощаться съ хозяевами, точно торопясь уйти отъ того места, где лежали мертвые щенята. — Милая, это ужасно, — протягивая руку и целуя въ щеку Ольгу Сергеевну, говорила Парчевская. — Въ четвергъ въ половине девятаго на спевку.

— Славнечко провели время, — зевая говорилъ Дружко. — Только вотъ это самое ужасно, какъ мне не понравилось. Какая, однако, жестокость и хладнокровiе…

— Факсъ, ты въ гаражъ?

— Нетъ. Я больше не работаю на такси. Въ бюро предупредилъ, что не буду. Посплю до полудня.

— Господа, дойдемъ пешкомъ до подземки. He стоитъ поезда ждать. Утро такое прекрасное.

— Да после всего этого надо все-таки подышать свежимъ воздухомъ.

И кто то негромко, но четко сказалъ: — совдепка!

Ольга Сергеевна и полковникъ провожали гостей до калитки. Нифонтъ Ивановичъ на томъ месте, где жарили шашлыкъ тяжелой, садовой лопатой рылъ могилу для щенковъ. Топси все продолжала жалобно скулить.

Въ воротахъ Ольга Сергеевна еще разъ поцеловалась съ Парчевской. Мужчины и Анеля, громко разговаривая, спускались по каштановой аллее на рыночную площадь.

Ольга Сергеевна показала Лидiи Петровне рукой на уходящихъ.

— Видали, — сказала она. — Это же ужасно… Божiи коровки какiя то!..

— Но, милая, вы слишкомъ строги… Они же такъ много пережили.

— Темъ более… И кто же… Девушка!.. Оттуда!!..

— Послушайте, милая… Ихъ всехъ, и ее, надо понять и простить…

— Ахъ, не могу больше ни понимать ни прощать…

— Лида, — крикнулъ изъ толпы Парчевскiй.