И вдругъ стала тишина. Разговоры смолкли. Ночь колдовала и красивые несла сны. Слова казались пошлыми. Красные уголья покрылись серымъ пепломъ. Было темно. Нордековъ, онъ таки и выпилъ подъ баранину и после баранины немало, уже не разбиралъ, кто былъ противъ него… Какiе то американцы… Солдаты… Солдаты — въ это понятiе, такъ много вкладывалъ онъ совсемъ особаго чувства. Солдаты это были те, кто только и могъ освободить Россiю и создать въ ней такую же прекрасную жизнь, какая была сейчасъ здесь, въ этомъ таинственномъ саду, совсемъ не походившемъ на крошечный палисадничекъ виллы «Les Coccinelles». Дивныя виденiя вставали въ его памяти… Сотни биваковъ у костра, тысячи людей такъ имъ любимыхъ и дорогихъ, его солдатъ и офицеровъ… «Да это все ведь и сидятъ офицеры», — думалъ онъ и всю силу любви вкладывалъ въ это слово.

И въ этой тишине сама собою родилась песня.

Кто запелъ ее, — Нордековъ не заметилъ. Кажется, это Амарантовъ, сидевшiй между Ферфаксовымъ и Михако завелъ ее такимъ нежнымъ теноромъ, какого нельзя даже было и ожидать отъ такого крупнаго и рослаго человека.

— На берегъ Дона и Кубани

Мы все стекались, какъ одинъ…

И точно вздохнуло несколько голосовъ, повторяя:

…Какъ одинъ…

И еще нежнее, точно самую душу раздвигая и входя въ святое святыхъ ея, сладкiй теноръ продолжалъ:

— Святой могиле поклонялись

Где вечнымъ сномъ спитъ Калединъ…

Чуть слышно вздохнулъ хоръ:

— … Калединъ…

XVIII

Песня следовала за песней. Изъ соседнихъ палисадниковъ заглядывали французы. Слышались апплодисменты и сдержанные крики браво. Нифонтъ Ивановичъ съ заплаканнымъ лицомъ трясущимися руками наливалъ вино въ протягиваемые ему стаканы.

И въ самый разгаръ этого колдовскаго сна, когда настоящее совсемъ растворилось въ прошломъ и, казалось, что будетъ и будущее, съ каменнаго крыльца спустилась Неонила Львовна съ большою корзиною въ рукахъ. За нею шла точно сконфуженная, виноватая въ чемъ то Топси.

«Мамочка» решительными шагами подошла къ полковнику и, протягивая ему корзину, сказала:

— Уже первый часъ, Георгiй Димитрiевичъ, завтрашнiй день. наступилъ. Какъ хотите, а ихъ надо убрать. Хозяинъ три раза вчера присылалъ — чтобы до света никакихъ собакъ у насъ не было, иначе… сами понимаете?

Въ корзине, тесно прижавшись другъ къ дружке, лежало шесть маленькихъ клубочковъ шелковистой шерсти. Изъ отворенной на виллу двери на нихъ лился светъ, и они мигали черными изюминками глазъ и испуганно озирались на обступившихъ ихъ людей.

— Боже, какая прелесть, — воскликнула Лидiя Петровна. — Посмотрите-ка на этого съ белой мордочкой!

— Ихъ написать великолепно… и въ этомъ освещенiи… — сказалъ Дружко.

— Тоже, поди, жить и имъ хочется, — сказалъ Парчевскiй.

— Еще и какъ, — груднымъ задушевнымъ голосомъ протянула Лидiя Петровна.

— Вы слышали… Ихъ приказано прикончить до света, — сказалъ Нордековъ. — Викторъ Павловичъ, ты силачъ и герой… Помнишь, какъ въ Крыму ты съ бронепоездомъ целую дивизiю красныхъ держалъ… И потомъ доплылъ до англiйскихъ кораблей. Ну-ка помоги намъ спровадить ихъ на тотъ светъ…

— Идеже несть болезни, ни печали, ни воздыханiя, — басомъ провозгласилъ Ферфаксовъ.

— Ну вотъ еще, — сказалъ Амарантовъ, — шестьдесятъ большевиковъ хоть сейчасъ своими руками задушу.