— У тебя, Георгiй Димитрiевичъ, совсемъ, какъ на войне, - говорилъ красивый Парчевскiй. — Знаешь у какой нибудь халупы… А эти — онъ кивнулъ на деда и внука Агафошкиныхъ — ну право, какъ деньщики изъ запасныхъ «дядей» и молодыхъ «бело-билетчиковъ»… Да вотъ оно какъ!.. И это во Францiи?… Шашлыкъ?…

А ведь и правда шашлыкъ!..

— Господа, — командовалъ Ротовъ, — прошу какую нибудь папку, чтобы раздувать уголья.

Нифонтъ Ивановичъ, уже соорудившiй между поставленными на ребро кирпичами маленькiй костерчикъ изъ бумаги и щепокъ, сейчасъ же отозвался.

— He хорошо будетъ, я кусокъ подошвенной кожи принесу?

— Отлично, станица.

Ферфаксовъ насыпалъ на костеръ уголья.

— Господа, только пожалуйста безъ помощниковъ! Ротовъ скинулъ съ себя пиджакъ и, широко разставивъ ноги надъ угольями, большимъ лоскутомъ твердой желтой кожи раздувалъ огонь. Душнымъ жаромъ несло отъ еще черныхъ углей.

— Можетъ быть, Нико, вамъ помочь, нанизать мясо на вертела, — сказалъ Парчевскiй.

— Никакихъ помощниковъ, сейчасъ и готово. — Это почти-что, какъ балетъ. Дэвочки съ дэвочкамъ танцуютъ, а малшиковъ почти-что нэтъ!

Откинувъ въ сторону подошвеныую кожу, Ротовъ зажалъ подъ локоть ампутированной руки стальные вертела и ловко здоровой рукой началъ низать сочные, розовые куски баранины. Сало текло по его пальцамъ. Онъ ихъ отиралъ полотенцемъ, лежавшимъ на его коленяхъ.

— Огонь все очищаетъ. На огне все сгараетъ. — приговаривалъ онъ.

Нифонтъ Ивановичъ заменилъ его надъ угольями, которые уже начинали краснеть. Гости толпились около костра. Ротовъ накладывалъ на кирпичи вертела, и своеобразный запахъ поджариваемой баранины шелъ отъ нихъ.

— Какъ это мне Владикавказъ напоминаетъ, — сказала Лидiя Петроiвна.

— А мне Константинополь… Помните эти маленькiя улички вечеромъ, — сказала Ольга Сергеевна и тяжело вздохнула.

Пестрыя воспоминанiя рождались въ головахъ и исчезали вместе съ восточнымъ запахомъ поджариваемаго мяса.

— Господа, прошу садиться. Ольга Сергеевна, пожалуйте тарелки, — командовалъ Ротовъ.

Садились на чемъ, кому досталось. Ферфаксовъ, Амарантовъ и князь Ардаганскiй уселись втроемъ прямо на земле. Старый Агафошкинъ обносилъ стаканами съ краснымъ виномъ. Быстро темнело. Надъ городомъ стояло розовое зарево. Въ садике было сумрачно. Жидкiе кустики сирени казались сплошною зарослью. За ними не стали видны заборы палисадниковъ. Стоявшiй у входа въ переулочекъ высокiй фонарь бросалъ клочки света на деревья и кусты, и все въ этомъ неясномъ освещенiи стало казаться не темъ, что было. Нордекову и точно стало представляться, что это не крошечная вилла «Les Coccinelles» въ Парижскомъ предместьи, но какой то бивакъ на войне, и не заборы и стены домовъ стоятъ кругомъ, но громадные прикарпатскiе леса. Трое гостей — Амарантовъ, Ферфаксовъ и Михако — одетые въ однообразную одежду, въ одинаковыхъ черныхъ шляпахъ съ широкими полями и правда были похожи на солдатъ какого то экзотическаго, будто американскаго войска. Все притихли. Занялись шашлыкомъ. Раздавались короткiя замечанiя.

— Ну и шашлы: къ!.. Такого и на Кавказе не достанешь!..

— Хорошо было бы еще его съ барбарисомъ приготовить…

— Это Карскiй шашлыкъ.

— Нетъ, Карскiй шашлыкъ готовится изъ цельнаго куска бараньяго седла.

— И где это вы, Нико, такую баранину достали?

— Удивительная баранина.

Леночка стояла сзади, смотрела и ничего не понимала. Вотъ они те «белые», капиталисты, буржуи, о комъ она такъ часто слышала въ Россiи… Ей говорили: — у нихъ голодъ, гораздо более лютый, чемъ въ советской республике… Готовятъ шашлыкъ и не боятся никого и ничего.