II

Капитанъ Немо проснулся среди ночи отъ едкой боли въ боку. Боль эта сейчасъ же и прошла, какъ только онъ легъ на другую сторону. Но заснуть больше онъ не могъ. Онъ лежалъ въ своей богатой спальне въ Парижскомъ доме и думалъ.

Въ городе была та тишина, что бываетъ въ Париже между двумя и четырьмя часами ночи, когда на короткое время жизнь въ Париже замираетъ. Въ этой непривычной тишине хорошо и глубоко думалось.

Эта мимолетная боль совсемъ особенно направила мысли Немо.

«Въ сущности все мое дело виситъ на волоске… Какая нибудь случайность… автомобильная катастрофа, несчастный случай на улице… Наконецъ, меня могутъ отравить… Или простая болезнь, — и все мое дело погибнетъ, не увидавъ исполненiя. Это большая ошибка съ моей стороны… И я ее исправлю».

Капитанъ Немо досталъ съ ночного столика часы. Было безъ четверти пять. Капитанъ Немо всталъ, зажегъ огни и тщательно оделся. Онъ проделалъ короткую гимнастику, потомъ прошелъ изъ спальни въ небольшой кабинетъ, дверь котораго была всегда подъ ключомъ и куда, кроме довереннаго слуги француза, никто не допускался.

Тамъ онъ остановился передъ изображенiемъ той, кому онъ отдалъ все свои помыслы, все свое состоянiе и трудъ.

Громадная двадцативерстная карта Россiи, испещренная значками и наклейками висела передъ нимъ на стене.

Капитанъ Немо долго стоялъ передъ ней и молитвенное выраженiе не сходило съ его лица.

— Да, — это такъ, — тихо сказалъ онъ. — Это и есть главное… Все… Для чего жить и умереть… А то?… Глупости… И, если кто узнаетъ, найдутъ смешнымъ…

Онъ оторвалъ свой взглядъ отъ карты и подошелъ къ небольшому дорогому бюро краснаго дерева въ драгоценной старинной резьбе. Онъ открылъ это бюро и выдвинулъ ящикъ. Въ немъ, въ раме темно зеленаго бархата, подъ граненымъ стекломъ лежала увеличенная фотографiя снимка, сделаннаго съ амазонки въ лесу. Стройная девушка сидела на прекрасной лошади. Какъ ни мала была голова на снимке, можно было разобрать тонкiя и красивыя черты ея лица.

Капитанъ Немо долго смотрелъ на это изображенiе.

«Когда то», — думалъ онъ, — «мы, трое кадетъ, любили ея мать… Я о своей любви скрывалъ. Ушелъ въ науку. Два другихъ горели въ любви къ ней. Ранцевъ былъ съ нею счастливъ. Это его дочь. И надо же такъ быть, что мимолетная встреча, короткiй разговоръ и люблю… Люблю… Люблю… Потому что это же она, наша королевна Захолустнаго Штаба, наша милая, милая Валентина Петровна, только гораздо красивее и кажется безъ ея недостатковъ захолустнаго армейскаго воспитанiя… Къ чему это?… Знаю, что ни къ чему… Знаю, что сейчасъ я, какъ влюбленный гимназистъ, но никому, никому не доверилъ бы тайны, а ей скажу… He все, скажу, но скажу, что живъ ея отецъ и скажу, что мы делаемъ… Почему, зачемъ?… Да потому, что если бы этого не было, уже очень сталъ бы я черствымъ. И вотъ и у меня глупая, не открытая, ненужная и поздняя любовь»…

Капитанъ Немо захлопнулъ ящикъ и заперъ бюро на ключъ.

«Маленькая слабость большихъ людей».

Где то за стеною часы пробили пять. Капитанъ Немо пошелъ въ рабочiй кабинетъ. Тамъ, занимая всю стену передъ двумя окнами стоялъ широкiй чертежный столъ. На немъ, въ большомъ порядке, были положены папки съ бумагами. Угломъ къ нему былъ такой же столъ, где была укреплена доска съ чертежами, прикрытыми тонкой папиросной бумагой.

«Да», — подумалъ Долле, слегка приподнимая бумагу и разглядывая изображенный на ней чертежъ аэроплана. Въ углу тонко карандашемъ были сделаны выкладки. «Какъ долженъ я быть благодаренъ старому профессору Жуковскому. Это онъ вдохнулъ въ меня непоколебимую веру въ науку.