|
Был июнь месяц, в траве белели маргаритки, деревья стояли в цвету, а глядя на наши синие ногти и онемевшие запястья, можно было подумать, что, наступила зима и все вокруг прихвачено декабрьским морозом. Дядя Эбенезер тащился по обочине, переваливаясь с боку на бок, словно старый пахарь, возвращающийся с работы. За всю дорогу он не проронил ни слова, и я поневоле разговорился с юнгой. Тот сказал, что зовут его Рансомом, что в море он ходит с девяти лет, а сколько ему сейчас, сказать не может, потому что сбился со счета. Открыв грудь прямо на ветру, он, не слушая моих увещаний, что так недолго застудиться насмерть, показал мне свою татуировку; он сыпал отборной бранью кстати и некстати, но получалось это неумело, по-мальчишески; он важно перечислял мне свои геройские подвиги: тайные кражи, поклепы и даже убийства, -- но с такими невероятными подробностями, с таким пустым и беспомощным бахвальством, что поверить было никак нельзя, а не пожалеть его невозможно. Я расспросил его про бриг -- он объявил, что это лучшее судно на свете -- и про капитана, которого он принялся славословить с не меньшим жаром. По его словам, выходило, что Хози-ози (так он по-прежнему именовал шкипера) -- из тех, кому не страшен ни черт, ни дьявол, кто, как говорится, "хоть на страшный суд прилетит на всех парусах", что нрава он крутого: свирепый, отчаянный, беспощадный. И всем этим бедняга приучил себя восхищаться и такого капитана почитал морским волком и настоящим мужчиной! Всего один изъян видел Рансом в своем кумире. -- Только моряк он никудышный, -- доверительно сообщил он мне. -- Управляет бригом мистер Шуан, этот -- моряк, каких поискать, верь слову, только выпить любит! Глянь-ка! -- Тут он отвернул чулок и показал мне глубокую рану, открытую, воспаленную -- у меня при виде нее кровь застыла в жилах, -- и гордо прибавил: -- Это все он, мистер Шуан! -- Что? -- вскричал я. -- И ты сносишь от него такие зверства? Да кто ты, раб, чтобы с тобой так обращались? -- Вот именно! -- подхватил несчастный дурачок, сразу впадая в другую крайность. -- И он еще это узнает! -- Он вытащил из чехла большой нож, по его словам, краденый. -- Видишь? -- продолжал он. -- Пускай попробует, пускай только посмеет! Я ему удружу! Небось, не впервой! -- ив подтверждение своей угрозы выругался, грязно, беспомощно и не к месту. Никогда -- еще никого мне не было так жалко, как этого убогого несмышленыша; и притом я начал понимать, что на бриге "Завет", несмотря на его святое название, как видно, немногим слаще, чем в преисподней. -- А близких у тебя никого нет? -- спросил я. Он сказал, что в одном английском порту, уж не помню в каком, у него был отец. -- Хороший был человек, да только умер. -- Господи, неужели ты не можешь подыскать себе приличное занятие на берегу? -- воскликнул я. |
